Овчинников И. В. Исповедь кулацкого сына. — М.: Десница, 2000.

Издатели так пишут о книге Овчинникова: "Книга является повестью русского человека, бежавшего еще при Сталине от коммунистического ига в так называемый свободный мир и обнаружившего там истинных хозяев "свободного мира", творцов "мировой революции", мировых катастроф: мировое еврейство, "мировое правительство", "мировую закулису" или "глобалистов", как они сегодня себя именуют.

Автобиографическая повесть Ивана Васильевича Овчинникова — этот результат героической жизни крестьянского сына, офицера советской армии, в совершенстве владеющего семью языками, прошедшего через тяжелейшие испытания, — несет в себе начало просветления и пробуждения русской нации. Он понял, что трагедия русского народа, государства Российского определяется не Божьим промыслом, а волей наших врагов, отсутствием русской национальной воли и отсутствием русского национального правительства.

В 1958 году Иван Васильевич возвращается в СССР, где его арестовывают органы госбезопасности. Много лет провел он в советских концлагерях, дважды приговаривался к расстрелу".

Владимир Семакин. От ледохода до ледостава. Стихотворения. — Ижевск, "Удмуртия", 2001.

Есть в Ижевске такая республиканская программа — "Память Удмуртии". При поддержке этой программы вышла книга покойного поэта Владимира Семакина, который родился в Глазове, но жил потом в Москве и работал редактором в "Советском писателе". Многие его тогда знали. Он сам писал: "Жил я не хуже людей:/ столько друзей у меня,/ как на дубу желудей/ или опят возле пня".

Хорошие, добротные, углубленные стихи из той эпохи, когда стихи читались, когда поэты над стихами работали, когда о стихах спорили…

Сергей Перевезенцев. Тайны русской веры: от язычества к империи. — М.: "Вече", 2001.

Эта книга — энциклопедия русской религиозно-философской мысли X-XVII вв. она рассказывает о рождении русского национального самосознания, о его первых шагах и о развитии на протяжении более чем тысячи лет. Во что верили древние славяне? Как крестилась Русь? В чем суть русского православия? Что такое "Третий Рим"? Почему Москву называли "Новым Иерусалимом"? Читатели увидят, что многие события истории России, истории русского духа и истории русской веры сегодня осмысливаются по-новому. Более того, многое из того, что знали и открыли наши предки, вполне современно и сегодня, и древнее русское знание открывает русскому народу пути в будущее…

Антология белорусской поэзии в 2-х томах. Перевод Геннадия Римского. — М.: Русский Двор, 2001.

Пятивековой свод белорусской поэзии, представленный более чем 150 авторами.

Александр Плитченко. Избранное. — Новосибирск. Издательский дом "Сибирская горница", 2000.

Друзья собрали огромный — 60 л. — том всего написанного Александром Плитченко: стихи, переводы, проза. Предисловие Александра Денисенко.

Николай Коняев. Николай Рубцов. — М.: Молодая гвардия, 2001.

Вот и Рубцов вышел в серии "Жизнь замечательных людей". Николай Коняев глубоко изучил все воспоминания, архивные свидетельства, и документы. Его взгляд на судьбу и творчество поэта взвешен и убедителен, но лишен холодной беспристрастности — живой взгляд, с любовью. В книге много фотографий — из архива Коняева, Пантелеева, Куняева. Рубцов запечатлевается среди великих. Вот и в издательстве "Вече" третьим изданием вышел том "100 великих писателей". Всех времен и народов. Том завершается Рубцовым.

"...Правдивый или лживый —

не имеет значения..."

Юрий Дружников.

Из очерков о Пушкине

Пушкинский миф — предмет пристального рассмотрения и яростного разоблачения в очерках Дружникова. По степени ярости, с которой на него реагируют пушкинисты, с Дружниковым мог бы поспорить только Синявский, в свое время прогулявшийся с Александром Сергеевичем по зоне. Но речь не только о Пушкине. Независимо от того, о ком и о чем речь: о героизации Павлика Морозова, о могиле Велимира Хлебникова или о репутации Юрия Трифонова, Дружников атакует миф как таковой. Пушкин в данном случае — материал. Но материал особой важности. Ибо пушкинский миф — один из базовых, основополагающих, системообразующих в русской культуре.

Миф как таковой Дружников ненавидит. И в той степени — гигантской, — в какой мифологизирован Пушкин, — тоже. И той мере, в какой к этому мифу приложила руку официальная пушкинистика — в подавляющей части советская, — ненавидит особо. Полемические эссе Дружникова о Пушкине можно было бы озаглавить по-разному. Например: "Третья жена Пушкина" (имея в виду то знаменитое замечание Пастернака, что Пушкину надо бы жениться на Щеголеве, а также тот факт, что вторая жена Пушкина уже обыграна Дружниковым в его "маленьком романе" про Америку). Дружников назвал свои пушкинские очерки: "Дуэль с пушкинистами".

Это странно: Дружников и сам — изощреннейший пушкинист, его очерки обвешаны сотнями ученых ссылок. Хотя и художественная установка его не менее очевидна. В одних случаях (например, в сюжете о Наталье Николаевне) он демонстрирует чутье тонкого психолога; в других (например, в сюжете с Гоголем) — хватку опытного следователя, в третьих (например, о стихах "К Чаадаеву") — азарт текстолога-следопыта. Но ярче всего он выступает именно в роли изобличителя и разоблачителя мифотворцев; тут в нем просыпается язвительный полемист, беспощадный публицист — настоящий диссидент-отказник.

Центр мишени, своеобразное солнечное сплетение всей системы пушкинских мифов для Дружникова — конечно же, 1937 год: момент, когда государственное ликование по поводу юбилея "уравновесило" ужас репрессий, — сам факт столь искренней радости по поводу годовщины смерти воспринимается как мера фантастичности происходящего. От этой точки Дружников и отсчитывает мифологические потуги пушкинистики как в прошлое, так и в будущее.

В прошлое: от 1937 к 1917 году — когда Пушкина собирались то сбросить с парохода современности, то поставить к стенке в подвале, где "тенькали" пули. Имение его тогда же разграбили и сожгли (замечу Дружникову, что произошло это без всякой санкции Политбюро ЦК КПСС). Однако затем, после соответствующей проверки, большевики признали Пушкина "своим", то есть пламенным революционером, врагом самодержавия и предтечей социализма, — именно тогда Луначарский и пообещал вырастить из всякого пушкинского зерна социалистическую розу.