— Ну хорошо, — кивнул он, — подожду, когда ты сам решишь рассказать мне обо всем. А это досье пока приберегу. Кстати, ты мог бы почерпнуть из него немало интересного по части даэмонологии. И далеко не все из прочитанного тебе понравилось бы, — мрачно добавил он.

— Я и так это знаю.

Я направился к себе в комнату переодеться — день сегодня выдался и вправду трудный. Пожалуй, впервые за все время работы в магазине я понял, что действительно могу чего-то достичь, и испытывал удовлетворение.

Я надеялся вскоре увидеть Спанки, но шли за днями дни, а он не появлялся. Я еще немного почитал, лежа на кровати, потом незаметно для себя заснул. Когда я проснулся, был уже час ночи, а в блокноте рядом с телефоном красовалась оставленная Заком записка, чего он прежде никогда не делал:

“ТВОЯ МАТЬ ПРОСИЛА ПОЗВОНИТЬ. ОЧЕНЬ ВАЖНО”.

Испытав короткую вспышку чувства вины, я разорвал записку в клочья и снова улегся в постель.

Остаток недели прошел в суете магазинных дел и сопровождался некоторыми ошибками в организации распродажи. Тем не менее, бизнес, можно сказать, процветал, и мне частенько приходилось в одиночку управлять магазином, поскольку Макс был занят улаживанием дел с Симсом. Под неусыпным оком и сияющей улыбкой моего патрона я был само внимание, демонстрируя моим богатеньким покупателям самые роскошные гарнитуры, типа гостиной “Принцесса Коннаутская”, и даже ухитрился “толкнуть” надолго застрявший было у нас набор кресел, избавиться от которого не удавалось даже совместными усилиями всего штата продавцов.

Разумеется, в подобной ситуации Максу было бы уже неловко ставить своего сына надо мной. Даже Лотти после оформления одной из наиболее трудных сделок подошла ко мне и пробормотала что-то насчет моего поразительного умения работать. Что и говорить, я был тронут, ибо восхваление моих деловых качеств оказалось чем-то совершенно неожиданным для меня.

К четвергу меня всерьез стали одолевать сомнения, увижу ли я наконец Спанки. Впрочем, я был по горло загружен работой, чтобы слишком часто вспоминать о нем. Вечером, когда я собрался уже закрывать магазин, он вдруг материализовался в одном из складских шкафов, чем едва не вызвал у меня разрыв сердца. С мокрыми волосами, в плавках и с доской для серфинга.

— У тебя не найдется, чем вытереться? — спросил он, оглядываясь по сторонам.

— Пошли со мной.

Я провел его в одну из душевых и протянул ему полотенце. По всему магазину за ним тянулись мокрые следы.

— Где это ты был?

— На Гавайях. Ну и волна была сегодня, скажу я тебе! Ты серфингом случайно не увлекаешься?

— Здесь негде заниматься серфингом, — сказал я, усаживаясь на стопку вышитых “фитильком” накидок для тумбочек “Императрица” и наблюдая, как он вытирает голову. К этому времени почти ничто уже не удивляло меня в Спанки, и я, пожалуй, даже глазом не моргнул бы, если бы он въехал в магазин в экипаже, запряженном четверкой лошадей. Впрочем, видеть его снова было действительно приятно.

— У тебя что, отпуск был?

— Да, надо было немного проветриться. От твоей семьи у меня голова идет кругом-

— А я все продолжаю получать записки с настоятельной просьбой позвонить матери. Ради Бога, скажи, что ты там с ними делаешь?

— Мартин, они проходят процедуру радикального душевного очищения. Я пытаюсь вытряхнуть их из скорлупы собственного самодовольства. Но ты только не волнуйся, все это не так страшно, как может показаться на первый взгляд. Очень скоро ты сможешь полюбоваться первыми результатами. Любые же контакты с ними на данном этапе лишь породят нежелательные осложнения. Ну, рассказывай, как у тебя-то дела.

— Все прекрасно. Макс, хотя и неофициально, но все же повысил меня. Я получил прибавку к зарплате. Однако, как мне кажется, на место Дэррила он намерен взять собственного сына.

— А у этого сына уже есть опыт подобной деятельности?

— Насколько мне известно, никакого.

— Это нечестно. С этим надо что-то делать: твоя карьера развивается слишком медленными темпами.

— Но только прошу тебя — никаких новых партий в сквош.

Я рассказал ему, что Дэррил лишился глаза.

— Ты меня, конечно, извини, Мартин, но несчастный случай может произойти с каждым. И потом, помимо него, никто ведь пока не пострадал, не так ли?

— Так, — вынужден был признать я, хотя в глубине души был более чем уверен, что мой персональный даэмонический тренер что-то припрятал про запас. У него как-то странно поблескивали глаза — мне случалось уже видеть его таким, — да и во всем его поведении чувствовалось определенное возбуждение.

— Мы собираемся сегодня куда-то пойти? — спросил я, не в силах долее томиться тревожным ожиданием.

— Всенепременно! — воскликнул он.

Спанки показал мне карточку с золотым обрезом, на которой затейливыми вензелями был написан какой-то текст. Держа ее перед собой, он театрально раскрыл глаза, изображая наивность.

— Мартин, ты не хотел бы пойти со мной на одно престижное сборище?

Костюм от Версаччи смотрелся на мне просто великолепно, хотя туфли оказались чуточку великоваты.

— Да, ошибся на полразмера, — признал Спанки. — Надень потолще носки.

Мы прибыли в “Гросвенор-Хаус” и сквозь толпу зевак прошествовали в знаменитый зал. Наш стол стоял в центре зала — огромный белый диск, за которым восседали десять гостей. Середину стола украшала ваза с грандиозным букетом, полностью скрывавшим от нас сидевших напротив сотрапезников.

Спанки стоял рядом со мной, явно раздосадованный тем, что самому ему места, увы, не досталось.

— Быстренько хватай вон тот стул у стены, — сказал я, — и ради Бога объясни, куда мы попали?

В зале было полно театральных знаменитостей — мужчины во фраках, дамы — в вечерних туалетах, и поцелуи, поцелуи...

— На церемонию вручения премий. Поздравляю, Мартин, оказывается, ты теперь известный драматург.

— Кто я? Господи Иисусе, Спанки, да я за всю свою жизнь в театре-то был не больше двух раз, не считая, конечно, “КОШЕК”.

— Тем не менее я уверен, что у тебя богатейший опыт по этой части.

— Дик Уиттингтон и “Пожалуйста, никакого секса”, ибо мы, британцы, отнюдь не являемся эталоном в постановке драмы из жизни высшего света. Терпеть не могу театр.

— Не волнуйся. Масса людей испытывает к нему точно такие же чувства, причем вина за это во многом лежит на Эндрю Ллойд-Уэббере.

Здесь присутствовали буквально все, кто когда-либо принимал участие в нашумевших шекспировских постановках. Писатели, продюсеры и режиссеры всех национальностей заполонили гигантских размеров зал. Ярчайшие звезды театрального небосклона с неподражаемым очарованием обменивались обильно сдобренными ядом любезностями, пользуясь, пожалуй, единственной в году подходящей для этого возможностью.

Стоя у сцены, Салман Рушди беседовал с группой возбужденных молодых людей. В дальнем конце справа от меня Кеннет Бранах и Эмма Томпсон вели поистине королевский прием гостей. Еще чуть дальше я разглядел Ванессу Рэдгрейв и Артура Миллера. Я был единственным человеком, о котором никто из присутствующих никогда прежде не слышал. Ни разу в жизни я не чувствовал себя до такой степени не в своей тарелке, как сейчас.

— Мартин, считай, что это для тебя очередной маленький тест. Я знаю, ты не в восторге от подобного окружения, но мне хочется, чтобы ты обрел некоторый опыт в светском общении. Если ты окажешься достаточно смекалистым, то тебя пригласят на торжество для узкого круга с участием лауреатов, которое состоится чуть позже.

— Да как же я смогу этого добиться? Ведь я даже пары слов толком связать не сумею. Я работаю в мебельном магазине и здесь чувствую себя явно не в своей тарелке.

— Чепуха. Просто тебе надо вести себя более уверенно. А пока, закатай рукав и дай мне руку. Возможно, со стороны это будет выглядеть странно, однако эта публика настолько увлечена собой, что не обратит на нас ни малейшего внимания.

Я сделал, как велел Спанки, и он сильно сжал мне руку чуть выше запястья. И снова я испытал знакомое мне покалывание.