Карлтон стряхнул пыль со шляпы и поглядел на нее недовольно, как будто ему навязывают больше того, на что он рассчитывал.

Под его взглядом улыбка и радостное возбуждение Эмбер погасли.

— Разве вы не хотите, чтобы я поехала с вами? Она чуть не расплакалась.

— Дорогая моя, ваши дядя и тетя никогда не согласятся с этим.

— Да мне все равно! Я хочу, хочу поехать с вами! Я ненавижу Мэригрин! Не желаю здесь оставаться! О, прошу вас, ваша светлость, позвольте мне поехать с вами.

Неожиданно Мэригрин и вся жизнь в деревне стали для Эмбер невыносимы, а лорд Карлтон воплощал широкую светлую жизнь с ее напором и беспокойством. Именно об этом она мечтала с тех пор, как много лет назад впервые услышала от сапожника о Лондоне.

— Лондон — не место для незамужней девушки без денег и без знакомств, — сказал Карлтон деловым, не допускающим возражений тоном, и Эмбер поняла, что он не станет хлопотать о ней. Потом он добавил, возможно, потому, что не хотел обижать ее:

— Я буду там недолго. А что вы станете делать, когда я уеду? Сюда вернуться будет нелегко, я знаю, что по этому поводу думают деревенские жители. А в Лондоне для женщины едва ли найдутся средства к существованию. Нет, дорогая моя, я считаю, вам лучше остаться здесь.

И вдруг, неожиданно и для себя, и для него, Эмбер горько разрыдалась.

— Я ни за что не останусь здесь, ни за что! Я теперь просто не смогу остаться! Как, вы думаете, я объясню дяде Мэтту, где я была эти два часа? Ведь сотни людей видели, как мы ушли с ярмарки!

На его лице мелькнула тень раздражения, но она не заметила этого.

— Я же предупреждал, что так может быть, — напомнил он, — но даже если он будет сердиться, вам все равно лучше вернуться и…

Она перебила его:

— Я не вернусь! Я больше не могу здесь жить, слышите? И если вы не возьмете меня с собой, я поеду одна! — Эмбер внезапно замолчала и взглянула на него сердито и вместе с тем просяще. — Ну, пожалуйста, ваша светлость, возьмите меня с собой.

Они стояли и смотрели друг на друга. Наконец лицо его просветлело в улыбке.

— Хорошо, маленькая вертихвостка, я возьму тебя с собой. Но я не стану жениться на тебе, когда мы приедем. И не забудь этого, чтобы ни случилось.

Она услышала только первую часть того, что он сказал, потому что остальное уже не имело значения.

— О, ваша светлость! Значит, можно ехать! Я не буду вам в тягость, клянусь!

— Вот в этом я не уверен, — медленно произнес он. — Полагаю, хлопот будет хоть отбавляй.

Был полдень, когда они въехали в Лондон по Уайтчепельской дороге, миновав множество деревень на окраине города, которые, несмотря на близость к столице, внешне особенно не отличались от Хитстоуна или Мэригрина. На пастбищах пасся скот, лениво пощипывая траву, на кустах домохозяйки расстилали белье для просушки.

По дороге они встретились с возвращавшимися роялистами, которые их шумно приветствовали. Мальчишки бежали рядом и старались прикоснуться к сапогам всадников, женщины высовывались из окон, а мужчины, останавливаясь на улице, снимали шляпы и кричали:

— Добро пожаловать домой!

— Да здравствует король!

— Желаем крепкого здоровья его величеству!

Огражденный стеной город представлял собой странную смесь столетий: старый и безобразный, вонючий и заполненный гнилью, но в то же время яркий и восхитительный, какой бывает увядающая красавица. Со всех сторон город окружали свалки, кучи отбросов, заросли сорняков. Лишь немногие его узкие улицы были вымощены булыжником, посредине или по обочинам тянулись открытые сточные канавы. Место для проезда экипажей отделялось столбиками, оставляя узкую полоску для пешеходов. А через улицу наклонились дома, один этаж, нависал над другим так, что на самых тесных улочках почти полностью перекрывался доступ света и воздуха.

Небо над городом пронзали шпили более ста церквей, и бой колоколов создавал прекрасную величественную музыку Лондона. Над головой поскрипывали торговые эмблемы, изображавшие золотых телят, голубых кабанов, красных львов, а еще пестрело множество ярких новых вывесок с изображением королевского герба Стюартов или черноволосого мужчины с короной на голове. За городом было солнечно и почти тепло, а здесь низко висел тяжелый туман вперемешку с дымом от мыловарен и печей для обжига извести, и в воздухе растекался пронизывающий холод.

Улицы кишели народом; лотошники сновали повсюду, громко расхваливая свой товар на старинном певучем языке, отнюдь не заботясь, поймут ли их, — хозяйки могли сделать все нужные покупки, не выходя из дома. Носильщики сгибались под тяжестью грузов и ругались на чем свет стоит, если им мешали пройти. Приказчики у входа зазывали в свои лавки покупателей и, не колеблясь, хватали прохожих за рукав и уговаривали зайти внутрь.

Здесь же распевали песни бродячие певцы, кричали нищие и калеки; в толпе мелькали одетые в атлас молодые щеголи и благородные леди в масках из черного бархата, серьезные купцы и бродяги в лохмотьях, а иногда ливрейные лакеи, которые бежали впереди портшеза, где восседал барон или граф. Чаще всего люди передвигались пешком, но изредка встречались всадники, коляски, запряженные лошадьми, — такие коляски давались напрокат, а также носилки, где в креслах сидели богатые господа. Часто на улицах возникали заторы, и все движение надолго замирало.

Житель Лондона сделан из иного теста, нежели селянин, это было видно невооруженным глазом. Лондонец отличался заносчивостью, ибо сознавал свою исключительность: ведь он житель столицы королевства. Шумливый, всегда готовый ввязаться в ссору, учинить кровавую драку лишь из-за того, кому проходить ближе к стене. Еще восемнадцать лет назад он рьяно поддерживал парламентариев, а теперь с радостью готовился к встрече законного наследника, пил за его здоровье прямо на улице и клялся, что всегда любил Стюартов. Он терпеть не мог французов за их речь, их поведение, манеру одеваться, их религию; он мог облить француза помоями, плеснуть ему в лицо пивом и предложить тост за проклятие французов. Но он в равной степени ненавидел и голландца, и всякого другого иностранца, ибо для него Лондон — весь мир, и кто не жил в Лондоне — немногого стоил.

Лондон — грязный, вонючий, шумный, хвастливый и многоцветный — был сердцем Англии, и его жители правили страной.

Эмбер казалось, что она приехала домой, и она влюбилась в Лондон так, как в лорда Карлтона — с первого взгляда. Мощная, напористая энергия, бьющее через край жизнелюбие города находили отклик в ее душе. Этот город как бы бросал вызов, провоцировал на смелые решительные действия и обещал многое. Ей казалось, что она увидела здесь все и что никакой другой город на земле не может сравниться с Лондоном.

У ворот Бишопгейт группа всадников разделилась, и каждый поехал своим путем. Брюс и Эмбер отправились одни в сопровождении двух слуг. Они двинулись по Грейшес-стрит и, завидев постоялый двор «Королевские сарацины», свернули под арку. Со всех сторон большой двор окружали строения, вдоль четырех этажей здания тянулись крытые галереи. Брюс помог Эмбер сойти с лошади, и они вошли. Хозяина нигде не было видно, и, попросив ее подождать, Брюс пошел его разыскивать.

Эмбер осталась, проводив Брюса глазами. Она испытывала невероятную гордость и восхищение, у нее даже дух захватило от возбуждения: «Подумать только, я в Лондоне! Этого не может быть, но это так: я в Лондоне!» Казалось непостижимым, чтобы ее жизнь могла так молниеносно измениться за каких-то двадцать четыре часа. Все потому, что она решила никогда не возвращаться в Мэригрин. Никогда и ни за что на свете.

Не снимая с плеч накидку Брюса, Эмбер подошла огню и протянула руки, чтобы согреться. Тут она заметила трех-четырех. мужчин, сидевших у стены: они пили эль и разглядывали ее. Она почувствовала себя польщенной, ведь это были лондонцы. Эмбер чуть повернула голову, чтобы показать свой профиль тонкий, чуть вздернутый носик, полные губы и маленький, круглый подбородок. В этот момент подошел Брюс в сопровождении невысокого человека, который доставал Брюсу только до плеча, очевидно, хозяина постоялого двора.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: