А Зорька? Толстомордая, несуразная, она ждет не дождется, когда я выпущу ее из плена полога. Мчится к кустам и опять вынюхивает все норки и щелочки. Все забыла. Вот неугомонная!

— Ну, что же, — говорю я сам себе, — пора и в путь. Сегодня по-настоящему первый день путешествия вдоль каньонов Чарына.

Благодаря технике мир стал для человека меньше. Мне же предстоит самое примитивное передвижение по земле — пешком, и поэтому каньоны Чарына должны показаться большим миром.

Путь начат. Поглядывая на нависшие над рекой скалы, на синее небо с орлами, на прибрежные заросли деревьев, я ищу насекомых.

Утром по камням скользят насекомые — чешуйчатницы. Но едва краешек солнца выглядывает из-за скал, как все они исчезают. Да так основательно, что их не найти. Даже под камнями. По ничтожным щелкам чешуйчатницы забираются глубоко в землю. Они любители влаги и прохлады. В трудных подземных путешествиях им помогают особо устроенные чешуйки. Очень маленькие, нежные, тонкие, в острых рубчиках, похожие на пыльцу, покрывающую крылья бабочек, они делают чешуйчатницу, кроме того, еще неуловимой. Чешуйчатница легко выскальзывает из пинцета. Для биофизиков структура чешуек была бы очень интересной, и принцип их устройства можно было бы применить в технике. Когда-нибудь пытливый человек раскроет эту маленькую загадку и обратит ее себе на пользу.

К реке подлетает синий сцелифрон (оса) и долго бродит по песчаной отмели. Эта оса лепит из глины на скалах гнезда, в ячейки складывает парализованных пауков, которыми и кормятся ее личинки. Сцелифроны всюду редки.

Синего сцелифрона не устраивала песчаная коса. Где на ней найти вязкую глину для домика? Покрутился и улетел.

Со скал в воздух взмыла громадная птица с белой шеей и темными крыльями. Описывая круги, она стала забираться в синеву неба. В бинокль я увидел белоголового сипа.

Иногда по пути встречается рощица туранги. После нее как будто из темной комнаты выглядываешь на улицу, так слепит глаза солнце.

Едва заметная тропинка тянется по небольшой забоке. Здесь все заросло караганой, терескеном и чингилем. У самой же реки — бордюр из густой туранги и лавролистного тополя. Вот и ясень — реликтовое дерево. Оно пережило катастрофические оледенения и чудом уцелело после четвертичного периода. Прошло много миллионов лет, изменились горы и климат, преображался лик земли, появлялись и исчезали различные животные и растения, а он остался все таким же и вот теперь шелестит листвой от легкого ветерка, несущегося над прохладным Чарыном. Кое-где еще видны клены, но их немного.

Справа над забокой высятся громадные скалы, и от них к реке тянутся каменистые осыпи. Они изборождены старинными тропинками, веками протоптанными горными козлами и горными баранами. Когда-то их здесь было много, пока животных не уничтожили охотники. Теперь только следы на камнях немым укором говорят о неугомонной истребительной деятельности человека, все еще подвластного древнему инстинкту охотника-добывателя.

С моей Зорькой творятся чудеса. Как всегда, она носится вокруг, забралась на каменистую осыпь, и оттуда со звоном ко мне покатилась небольшая лавина камней. Движения ей на пользу: буквально на глазах опухоль спадает, и вскоре ее морда принимает прежнее изящное и добродушно-лукавое выражение. Видимо, работа мышц и сердца вызвали усиленное выделение остатков яда из организма; быть может, кроме того, этому помогла еще и слюна, стекавшая с высунутого языка и из открытой пасти.

И все же я оставил возле рюкзака собаку одну, а сам пошел побродить по скалам.

Самое большое наказание для нее — сидеть у вещей, когда хозяин отправляется бродяжничать, и самое неприятное слово после «нельзя!» — это «на место!». Но что сделаешь?! Надо повиноваться.

Я не долго ходил по склонам гор в поисках интересного. Осмотрел гору из желтых камней, облазил причудливые красные скалы, посидел возле зарослей таволги. Иногда я разглядывал в бинокль то место, где оставил собаку, и видел из-под рюкзака торчащую черную голову с длинными ушами. Голова не сводила с меня глаз.

Как всегда, Зорька буйно приветствовала мое возвращение, очень обрадовалась тому, что обязанности сторожа закончились, и тотчас умчалась, стала едва заметной светлой точкой. И эта точка повторяла мой путь: сперва пронеслась по желтым камням, потом оказалась на красных скалах, спустилась в ложбинку и покрутилась возле зарослей таволги. Неужели захотела узнать, чем занимался ее хозяин? Уж не охотился ли?

Вот почему, наверное, часто бывало так: усядешься возле муравейника, чтобы наблюдать за жизнью его неугомонных обитателей, и вдруг краешком глаза замечаешь, как из-за куста медленно показывается черная голова, колышет длинными ушами и, свесив набок малиновый язык, смотрит на меня немигающими глазами. Не выдержала Зорька, убежала с бивака и подглядывает, чем занимается хозяин.

Скоро наша тропинка уперлась сперва в каменистую осыпь, а потом в высокий утес. Осторожно, ступая с камня на камень и опираясь на палочку, я пробираюсь выше. Вот река уже далеко внизу, и отсюда хорошо заметно ее извилистое ложе. Как на ладони и противоположный, левый берег. Там на скалах громоздятся красные слоистые наносы древнего озера, изрезанные причудливыми оврагами с нишами, фантастическими фигурами выветривания. Вот замки и бастионы, вот целый мертвый город разрушающихся дворцов, а там — запутанные лабиринты крепости…

Видны еще заросли саксаула и большие забоки. Левый берег мне кажется более интересным, чем мой правый, и я сожалею, что выбрал неудачный маршрут. Но так хотелось посмотреть страну глиняных гор.

Зорька совсем расшалилась, вывалила язык, хочет пить, поглядывает вниз на бурлящую реку. Что ей крутые скалы! Она умеет отлично по ним лазать, и, едва я отворачиваюсь в сторону, она уже несется вниз в лавине камней и щебня, добирается до реки, жадно пьет, купается в тихой заводи, изредка посматривая на меня, и мчится обратно в гору. Легкий звон камней заставляет меня обернуться. По каменистой осыпи неторопливой рысцой взбирается кверху лиса. Но какая она сейчас худая, жалкая, с длинным, несуразно изогнутым скобкой тощим хвостом! Зверь останавливается и смотрит в нашу сторону. Потом забирается еще выше и, прежде чем перевалить за скалу, снова с любопытством оглядывается на необычных посетителей ее родного каньона.

На вершине одного утеса ровная площадка. Отсюда открывается чудесный вид на извилистый красный каньон и сиреневую полоску гор Богуты, ограничивающих с севера Сюгатинскую равнину, вершины гор Турайгыр. Все застыло в извечном покое. Глядя на все это, невольно думаешь о том, как прекрасна природа. Как было бы хорошо, если бы уважение к природе стало первым законом человека вместе с любовью к своей родине.

На далекой скалистой вершине каньона на фоне неба я замечаю фигурки нескольких горных козлов. Они на что-то смотрят: быть может, увидели меня, крошечную темную точку на краю обрыва, или отдыхают, подставив тело под свежий ветер. Несколько минут я наблюдаю за застывшими, будто каменные изваяния, животными, а когда отвлекаюсь на секунду, их уже нет.

Здесь же, на ровной площадке утеса, я с удивлением вижу большой курган, сложенный из камней. Камни занесены землей, многие из них развалились на мелкие осколки. Поверхность камней давным-давно покрылась загаром и лаком пустыни. Сколько времени прошло с тех пор, как здесь, в этом труднодоступном месте, был захоронен тот, кто, может быть, вот так же любовался извечным покоем земли и ее красотами… Чьи же останки лежат под грудой камней? И мне представляется, как к этим обрывистым скалам из жаркой равнины осторожно пробиралась погребальная процессия, как люди, страдая от жары и жажды, таскали камни, складывая надмогильное возвышение, как потом приходили сюда проведать захоронение покойника его родственники и друзья.

Солнце клонится к горам. Пора, теряя высоту, взятую с таким трудом, спускаться вниз, к реке, к воде, разыскивая удобное для ночлега место.