Неплохо бы пройтись по старой дороге. На голой земле всегда что-либо заметишь. Вон впереди мелькает какое-то небольшое насекомое. Оно мечется в воздухе над дорогой рывками из стороны в сторону, промчится вперед, скользнет броском назад и снова крутится в бешеной воздушной пляске. Из-за него, странного пилота, вот уже полчаса я торчу на жаре, надеясь узнать, чем все закончится.

Иногда комочек, воплощение неисчерпаемого источника энергии, падает на дорогу, зарывается в рыхлый песок, скользит под его поверхностью, показывая наружу толчками круглое, серое, в черных полосках брюшко, и снова взмывает в воздух.

Мне кажется, бесноватый комочек — пчелка. Только не простая, а так называемая кукушка. Точно такие же серые маленькие пчелки сейчас тоже носятся над дорогой и иногда закапываются в холмики земли, выброшенной из норок пчелками-каликтами. Они караулят, когда ячейка заботливой сборщицы пыльцы и нектара будет заполнена провиантом, а сверху отложено яичко. Тогда пчела-кукушка подбросит туда и свое яичко. Они также быстры, эти неутомимые кукушки. Иначе нельзя. С хозяйкой норки шутки плохи. И все же куда им до той, совсем сумасшедшей. Она никак не успокаивается, будто что-то с ней случилось, и все мечется, мечется.

На заброшенной пыльной дороге видны холмики и покрупнее. Кое-где в центре холмика отверстие, ведущее в глубокую норку. Сюда, торопясь и не мешкая, прилетают большие темные пчелы-андрены с корзиночками на задних ногах, доверху наполненными желтой пыльцой. Впрочем, на большинстве холмиков не видно норки. Зато иногда шевелится земля, показывается столбик сырого песка и застывает: хозяйка норки занята усиленным строительством, углубляет жилище, вытаскивает землю, толкая ее кверху впереди себя широкой головой.

Тем, кто занят земляными работами, хорошо. Тому же, кто улетел за провиантом, плохо: в его дом беспрестанно забираются другие, тоже большие пчелы — кукушки сфекодесы, черноголовые, черногрудые, с ярким, как огонек, красным брюшком. Они стремительно носятся над дорогой, бесцеремонно залезают в чужие квартиры трудолюбивых пчел, ищут, куда бы на чужие запасы подбросить свое яичко. Никакой боязни или осторожности.

Мне не дождаться конца безудержных воздушных танцев крошечной пчелки-кукушки. Я охочусь за ней. Один раз удался взмах: пчелка в сачке, но пулей вылетает из него и вновь за свои полеты. Будто ничего и не произошло.

Другой раз сильным ударом удается поддеть ее вместе с солидной кучкой песка. Но неожиданно отяжелевший сачок вырывается из рук и, описав дугу, падает в густые заросли, и, пока я подбегаю к сачку, моя добыча уже успевает освободиться из плена. Тогда я терпеливо жду, когда она, такай неуемная и бесстрашная, заберется под землю.

Дождался, прижал с силой ладонью землю и через минуту смотрю, как пчелка мечется уже в пробирке. Хорошо видна большеглазая голова, светлые, почти желтые ноги, плоское, темное снизу и пестрое сверху брюшко. А на груди между ногами что-то необычайное. Маленькая цепкая личиночка жука-майки впилась челюстями в тоненькую перепоночку члеников, размахивает ногами-культяпками.

Так не потому ли металась из стороны в сторону крошечная пчелка, ныряла в песок, пытаясь сбросить с себя ненавистного врага?

Личинке майки нужно только добраться с пчелкой до кладовой пыльцы и нектара. Здесь она бы сама покинула свой живой самолет и, оказавшись в подземелье с богатыми кладовыми, принялась бы уничтожать запасы провизии и деток как хозяйки норы, так и самой кукушки. Таков уж ее древний обычай.

Маленькой пчелке-кукушке отнести бы ее в чужое подземелье, избавиться от недруга и успокоиться. Но видимо, не полагается пчелке-кукушке нести на себе коварного врага, хотя бы даже и в чужой дом. Впрочем, как чужой, если в него подбрасывается и собственное яичко!

Вдали видны лёссовые обрывы, изрешеченные норами. Не поискать ли и там новых знакомств с насекомыми?

Едва я подошел к самому краю обрыва, как из многочисленных нор вылетели галки и подняли истошный крик. К ним присоединились изумрудно-зеленые сизоворонки. Несколько голубей просвистело в воздухе. Из-за птичьего переполоха с речки поднялась стайка чирков-трескунков, из тростника тяжело взлетела перепуганная серая цапля. Потом откуда-то появилась парочка уток-отаек и, издавая громкие, тоскливые крики, стала кружиться надо мной.

Здесь был настоящий птичий рай.

«Наверное, здесь и рай для насекомых», — подумал я.

Но сколько ни бродил, не мог их найти.

Впрочем, как я сразу не догадался! Ведь такая орава птиц, жителей обрывов, давно уничтожила возле своих гнезд всех шестиногих обитателей пустыни.

Птицы — обитатели обрывов — обеспокоены появлением человека. Мне их жаль, я отхожу в сторонку и усаживаюсь среди кустиков чингиля. Понемногу птичий мир успокаивается. Но с краю обрывчика появляются две сизоворонки. Сверкая ярким светло-зеленым и синим оперением, они крутятся в воздухе, выписывая замысловатые фигуры, играют. И громко кричат. Видимо, так заведено не только у детей: играть и кричать.

Голоса сизоворонок пронзительные. Они выражают радость, ликование жизни. По-другому сизоворонки кричать не умеют. Такими голосами их наделила природа.

Тогда из одной норы показывается серая голова со светлыми глазами. Еще мгновение — и вылетает галка. Она свирепо набрасывается на сизоворонок, прогоняет их и деловито спешит обратно в свою нору. Она занята, у нее важное дело — высиживать птенцов.

Проходит несколько минут. Сизоворонкам плохо вдали от обрыва. У них тоже там свое гнездо, хотя и без яичек. Постепенно, сверкая ярким одеянием, они приближаются к обрыву, и все повторяется сначала. Но на этот раз галка очень рассердилась, и легкомысленной парочке достается. Ну что ж! Она права. Надо думать не только о себе и знать меру развлечениям, особенно, когда другие требуют тишины и покоя.

Дни в ясневой роще пролетали легко и незаметно. Еще бы! Тяжелый рюкзак не давит плечи, не надо преодолевать трудные подъемы и спуски. Все тяжести похода позади, а здесь только легкие прогулки, и всюду так много интересного.

И опять встречи с насекомыми. Они везде, самые разные, и никак не пройти мимо них.

На светлой земле, прикрытой редкими разноцветными камешками, от кустика солянки-кохии и зарослей сине-зеленой селитрянки тянется оживленная цепочка муравьев-крематогастеров. Где-то в кустиках солянки находится гнездо этих деятельных созданий, оттуда они спешат с тонкими брюшками, обратно же возвращаются с набитыми. Конечно, юркие крематогастеры разведали колонию тлей и вот сейчас пируют, нагружаются сладкими выделениями.

Жара заметно спадает. С каждой минутой становится прохладнее. На небо набежали высокие прозрачные перистые облачка и слегка прикрыли солнце. С каждой минутой больше и муравьев, и вскоре их так много, что по тропинке уже тянется беспрерывная лента и они едва не касаются друг друга. Муравьи поблескивают красными головками и черными, как сердечко, брюшками. Наверное, и тли очнулись от жары, энергичнее стали сосать растения и чаще выделять подачки своим опекунам.

С реки донеслись трели соловьев. Мелодичную песню завел удод. Зазвенели в воздухе комары. Я прихлопываю несколько штук и бросаю на тропинку с деятельными крематогастерами. Возле каждого комара муравьи сейчас же сбиваются кучкой, вгрызаются челюстями в добычу, тянут ее каждый себе, потом самый сильный спешит с ней домой, отбиваясь по пути от домогательств добровольных «помощников».

Муравьи-бегунки, любители солнца и жары, давно забрались в свои подземелья и засели там до следующего дня. Но один неуемный опоздал и спешит домой. Вот на его пути колонна крематогастеров. Дорога перерезана. Испуганный прыжок назад, потом вновь попытки проскочить заколдованную черту. Незнакомцы малы, зато их много, и осторожный бегунок хорошо ощущает опасность. Наконец бегунок быстро перескакивает колонну и мчится по заранее взятому направлению. Но теперь, когда путь к дому свободен, любопытство останавливает его. Он возвращается к муравьям, отскакивает от них и вновь подбегает. И так много раз. Надо же узнать, чем занят этот маленький народец и что он собирает на этой голой и бесплодной земле. Нельзя ли и самому чем-нибудь поживиться?