Глава первая[1]

Мальчик все не уходил, хотя солнце уже скрылось, и когда волна поднимала на гребень доску для серфинга, мужчина по-прежнему видел его голову, вырисовывающуюся на фоне неба. Он провел здесь весь день, не спуская глаз с мужчины.

Не будь этого ребенка, никто бы даже и не узнал, не обратил внимания на человека в море, ждавшего момента, когда наконец волна с силой швырнет его на острые камни, в эту бурлящую пену.

— Не вздумайте кататься на волнах в том конце бухты, — сказал какой-то местный житель, заметив доску для серфинга на крыше машины, когда мужчина подъехал к берегу. — Бомбора — это убийца.

Именно поэтому он и решил остаться здесь, горя желанием найти в море быстрый и легкий путь к смерти. С берега казалось, будто никто и никогда не сможет выбраться живым из этого клокочущего водоворота, разбушевавшегося на всем пространстве от маленького скалистого островка до отвесной скалы. Но человек вновь и вновь всплывал в этой пучине. Бесконечное число раз направлял он свою доску на гребни самых высоких волн. Говорят, будто самая сильная волна — седьмая. Может, при падении с нее он, наконец, рассчитается с жизнью.

Но нет, оказывается, все не так просто. Натренированные колени помимо воли упруго сгибались, руки сами балансировали при крутых виражах, тело сохраняло равновесие. Напряженный, выбившийся из сил, он каждый раз оказывался за пределами рифов с громыхающей водой, относившей его к берегу.

Получалось так, будто личность его разрывалась на части: сознанием, сердцем он желал смерти, а тело сопротивлялось этому. И хотя в душе он жаждал конца, мускулы тела как по команде сжимались и разжимались, нервы оставались крепкими. Он начал понимать с отчаянием и неизбежной уверенностью: пока случай невзначай не вынесет его головой на риф, пока удар не погасит сознания, тело и дальше будет продолжать эту своевольную борьбу за спасение. Он жаждал смерти. Все было очень просто. Но как заставить тело выполнить то, на что он решился умом?

Солнце просеивало свои редкие лучи сквозь облака, нависшие над видневшимися вдали горами. Гребни волн плясали на сверкавшей воде моря. Под ним чистая, как хрусталь, вода разбивалась на мелкие брызги.

Сильное тело, отдохнувшее за несколько месяцев бездействия в госпитале, съежилось от соленого воздуха и холодных морских брызг. С того дня, когда напалм превратил его в горящую свечу, оно казалось умершим. Лишь недавно освободившиеся от темных очков глаза были раздражены отсветами уходящего дня. Мир был пуст, хотя и светился фосфорическим светом. Лишь волны шумели да слышался крик чаек над морем.

Где-то вдали он увидел, как вода поднялась угрожающе высоко. Да, должно быть, это та самая волна, последняя. Он напряженно ждал. Мокрую кожу резко покалывало на ветру, мускулы напряглись, тело готовилось встретиться с новым валом. Он заставил свои коченеющие руки подгрести к буруну, возвышавшемуся по мере приближения к скалам над остальными, пена скопилась над его гребнем.

Человек повернул доску. И опять, в последних лучах заходящего солнца, он увидел над гребнем скалы голову мальчика. Черт бы побрал этого мальчишку, чего он там лежит и глазеет? Человеку не нужны свидетели его последнего отчаянного рывка, который бросит его на бомбору вместе с грохочущим буруном. Ему не нужно ни спасение, ни воскрешение. Он жаждал смерти.

С замиранием сердца увидел он в глубине острые камни, открывшиеся перед ним, когда поднимающийся бурун вобрал в себя воду. Нет уж, на этот раз он не промахнется. Но снова колени согнулись, повторяя движение доски, руки раскинулись, удерживая равновесие, тело сохранило устойчивость. Он выпрямился во весь рост, поднявшись для броска на рифы, чувствуя головокружение от предстоящей победы.

— Ну, брось же меня на них! — уговаривал он. — Кончай с этим раз и навсегда!

И на этот раз воля оказалась сильнее плоти. Доска погрузилась в волну, на какое-то мгновение приостановилась и вдруг метнулась на рифы. Он почувствовал страшный удар. Но вот набежавшая новая волна метнула его от бомборы в буйство бурлящей воды. Его засасывало все глубже и глубже, ударило о каменистое дно, закрутило встречным течением и стало швырять в шипящей пене.

…Человек лежал измотанный, выбившийся из сил в стороне от кромки воды, уронив голову на руки, чувствуя, как отлив плещется у ног. Горькое разочарование смешалось с каким-то новым чувством.

Мальчик замирал и тяжело вздыхал каждый раз, когда мужчина на доске для серфинга показывался над волнами. Он носился по морю точно так, как когда-то его отец. Длинное и худое тело смельчака в лучах заходящего солнца казалось ему точь-в-точь похожим на его отца. Даже различие в цвете кожи никак не снимало его беспокойства.

Ребенок наблюдал за тем, как мужчина до боли знакомыми движениями устраивался на доске для серфинга. И каждый раз, когда он поднимался во весь рост, мышцы живота его напрягались. Может быть, этот человек был действительно его отцом, а тот несчастный случай сделал его кожу такой странно разноцветной?

Нет. Его отец никогда не пошел бы к бомборе. Хотя он прекрасно катался на доске по волнам, он все равно никогда не сделал бы подобной глупости. Этот незнакомец или сошел с ума, или не сознает опасности. И все же он знал, прекрасно знал, чем грозит ему бомбора. Ни один человек не будет раз за разом бросаться на рифы, если не знает всего, что полагается знать о серфинге. И ни один человек не сделает ничего подобного, если он в своем уме.

Его отец знал все с тех пор, когда они жили на берегу. Это было еще до смерти дедушки, которого звали Грампи. Еще до того времени, когда их род должен был покинуть свои родовые земли у моря, потому что властям понадобились эти земли для белых.

Отец рассказывал сыну о море, пока они переезжали с места на место, покинув скотоводческую ферму, а потом обосновались на берегу, где не было никого, кроме других аборигенов, помогавших им. Отец показывал те места, которые нужно было выбирать для серфинга, и те, которых следовало избегать. В основном это были рифы, где шумели и разбивались волны, а это означало, что внизу под ними скрывались острые камни. Отец никогда не выходил в море там, где бомбора показывала при отливе неровный ряд «крокодильих зубов». Даже в прилив они были видны сквозь прозрачную воду.

Мальчик видел, как человек медленно встал на ноги, поднял на плечо разбитую доску для серфинга и побрел по песчаному берегу к своей машине.

Женщина стояла на пороге, собираясь закрыть на ночь дверь почты. В лучах заходящего солнца море отливало серебристо-голубым цветом. В сторону моря, к острову, медленно пролетела стая чаек. Не будь здесь чаек, мир казался бы совсем вымершим.

Потом женщина снова увидела темную фигуру, то поднимавшуюся на волнах, то исчезавшую в них.

Еще вчера днем мальчишка-абориген обратил ее внимание на этого человека, и она время от времени невольно подходила к двери почты и наблюдала за тем, как этот незнакомец с явным пренебрежением обращался с бомборой. Уже много часов продолжалось это безрассудство, издали похожее на какую-то безумную пляску смерти.

Да, в наше время мужчины стали безумцами, они постоянно ищут какие-то новые острые ощущения, идут на риск, будто сама жизнь не была достаточно рискованной.

Ни один человек из местных не сделал бы ничего подобного.

Она снова вздохнула, увидев, как человек вдали с силой пролетел вниз в каскаде белых брызг, и заперла дверь. Что ж, ее вовсе не касается, если он разобьется насмерть. Плохо только, что он выбрал для этого здешние места.

Женщина закрыла дверь на засов, заперла крышку почтового ящика и еще раз проверила сейф. Не потому, что чего-то опасалась, а просто для порядка. Абсолютно ненужные меры. Кража стала бы приятным происшествием в этой рутине и скуке, хотя женщина с трудом представляла себе человека, который рискнул бы ограбить почту, где хранилось немного марок да бланки почтовых отправлений. В сейфе всегда было слишком мало денег, чтобы они могли привлечь внимание даже случайного жулика, а заброшенное это местечко, получившее название Голова Дьявола, не могло быть приманкой даже для самых бедных из них. Забредали сюда лишь рыбаки из Дулинбы, те, чьи дома находились наверху, у озера. Там проходило основное шоссе.