Он не узнал меня в темноте, должно быть, подумал, что я юнга, и прокричал что-то, очевидно, чтобы я взяла фонарь. Я так и сделала и, спотыкаясь, последовала за ним.

Я спустилась за ним внутрь корабля. Здесь было ужасно. Я убежала от рева ветра и потоков дождя, чтобы очутиться в затхлом зловонии: везде стоял запах прогорклой пищи, а раздававшийся скрип и треск корабля, казалось, говорили о его страданиях от грубости стихии и о том, что он не сможет продолжать путь, если эта пытка не кончится. Корабль дал течь, и матросы работали на помпах. В свете фонаря их лица выделялись бледными пятнами.

Я стояла с высоко поднятым фонарем. Человек, который привел меня сюда, оказался помощником плотника. Он пришел, чтобы отыскать течь и, насколько возможно, заделать ее.

Проклятия кораблю и морю, мольбы о спасении слились воедино.

Я смотрела на людей, которые изо всех сил откачивали воду. Пот струился по их лицам.

Они громко ругали друг друга по-испански, который я немного стала понимать.

Умоляя Божью Матерь заступиться за них, они не бросали работать.

Среди них я увидела Ричарда Руккела.

Он тоже заметил меня и, как показалось мне, улыбнулся так печально, словно раскаивался в своем поступке.

Я ответила презрительным взглядом, который припасла для него, а потом подумала, что, может быть, это наш последний час на земле и следует постараться понять, что заставило его обмануть нас.

Я слегка улыбнулась ему, и выражение облегчения появилось на его лице. Кто-то закричал, чтобы я не опускала фонарь. Я поняла и снова высоко подняла его.

У меня было ощущение, что этот кошмар длился вечность. Мои руки ныли от тяжести фонаря, но, по крайней мере, это было лучше, чем бездействие. Казалось, галион, как человек, обрел второе дыхание. Он получал страшные удары и противился им. В этот момент я поняла, какие чувства испытывал Джейк Пенлайон к «Вздыбленному льву». Он любил этот корабль так сильно, как только мог. И сейчас, увидев, как галион борется за жизнь, я смогла понять это.

Два юнги спустились к помпам, и один из них узнал меня, — я услышала, как он сказал что-то о сеньорите.

Один из моряков подошел и пристально посмотрел на меня. Упавшие на спину мокрые волосы выдали меня.

У меня забрали фонарь и подтолкнули к трапу.

Слышались только ритмичные звуки помпы. Плотники заделывали щели корабля тонкими свинцовыми полосами и забивали паклю в дыры, через которые шла вода.

Я вернулась в каюту.

Хани была без ума от горя, и, когда увидела меня, на ее лице отразилось облегчение.

— Кэтрин, где ты была?

— Я держала фонарь. — Пока я говорила, меня швыряло из стороны в сторону. Я поднялась, вцепилась в ножку привинченного стола и велела остальным сделать то же самое. По крайней мере, так мы могли удержаться на месте.

Я думала, что корабль собирается перевернуться. Он вздымался и кренился так, что его правый борт почти касался моря. Он дрожал, как будто его трясли, и, казалось, лишь на краткий миг застывал, чтобы затем снова обрушиться вниз.

Со всех сторон слышался грохот от перекатывающихся тяжелых предметов, неслись крики и проклятия. Если бы я сейчас была на палубе, меня, несомненно, смыло бы за борт.

— О, Боже! Это конец! — пробормотала Хани. Я чувствовала, что все мое существо протестовало. Нет, я не умру. Мне следовало еще очень многое понять. Я должна знать, зачем нас похитили, и нужно снова увидеть Джейка Пенлайона.

И хотя шторм продолжал бушевать, сила его ослабла. Он был еще страшен, но корабль выстоял и худшее было позади.

Несколько часов продолжал трепать нас ветер; корабль скрипел и стонал. Мы не могли подняться на ноги, но, по крайней мере, мы все были вместе.

Я смотрела на Хани. Она лежала, измученная. Ее длинные ресницы выглядели прекрасно на фоне бледной кожи. Мне захотелось защитить ее. И еще меня беспокоило, не скажутся ли все эти ужасные события на ее ребенке.

Поддавшись порыву, я наклонилась и поцеловала ее в щеку. Это не походило на меня: я не любила проявлять свои чувства. Она открыла глаза и улыбнулась.

— Кэтрин, мы еще здесь, в этом мире?

— Мы живы, — сказала я.

— И все вместе, — добавила она.

Два дня и две ночи бушевал шторм. Но теперь он кончился. Воды потеряли свою ярость. Они стали спокойными и зелено-голубыми. И только время от времени белые барашки нарушали их спокойствие.

Теперь нашу пищу составляли только сухари и холодное соленое мясо — но мы были так голодны, что наслаждались ими.

Капитан, несмотря на то, что шторм еще бушевал, пришел к нам в каюту, чтобы узнать о нашем самочувствии. Я заметила, как он смотрел на Хани, нежно и умиротворенно.

— Мы победили шторм, — сказал он. — Корабль выстоял. Но мы должны зайти в порт для ремонта.

Мое сердце подпрыгнуло. В порт! Это будет, конечно, не английский порт. Никакой испанский галион не позволит себе так рисковать. Но слово «порт» взволновало меня. Мы сможем сбежать и отыскать дорогу обратно в Англию.

— В то время пока мы будем в порту, я запру вас в каюте, — сказал он. — Вы должны понять, что это необходимо.

— Если вы можете сказать куда нас везут, мы, возможно, и сможем понять это, — возразила я.

— Вы узнаете в свое время, сеньора.

— Я хочу знать сейчас.

— Иногда нужно подождать, — сказал капитан. Он повернулся к Хани:

— Я полагаю, вы не испугались?

— Я знала, что вы спасете корабль, — ответила она. Казалось, что-то связывало их: понимание, согласие. Я никогда по-настоящему не понимала Хани. Это шло от ее родства с ведьмой и того странного пути, которым она попала в наш дом.

Эдуард, очевидно, умер, и она оплакивала его, но не так долго, как этого можно было ожидать. Он был ей хорошим мужем, и она горевала. Но она не дошла до отчаяния, как я полагала. Все ее мысли были связаны с ребенком. И беспокойство капитана придало ей силы.

— Как только в камбузе смогут разжечь огонь, будет горячая пища, — сказал он.

Хани пробормотала «спасибо», после чего он оставил нас.

— Этот мужчина может вывести из себя, — сказала я, когда он ушел. — Он знает, куда мы плывем, но почему-то не хочет сказать это. Я была сердита на него.

— Он был добр к нам, — возразила Хани. — И он хранит чужой секрет.

— Ты определенно благосклонна к нему, — заметила я.

Шторм стих. Корабль, хотя и потрепанный, но все же величественный, благополучно вышел из стихии. Он был на плаву и мог продолжать свой путь. Это уже радовало.

Капитан сказал нам, что на палубе будет отслужена благодарственная служба. И, так как спаслись все, всем следовало присутствовать на ней.

Мы должны были прийти на палубу вместе с остальными. Джон Грегори и Ричард Рэккел будут стоять по обе стороны от нас. Мы поднимемся на палубу после того, как соберется команда корабля, и уйдем, как только служба кончится.

Дул сильный ветер. Чудесно было подняться по трапу. Джон Грегори шел перед нами, а Ричард Рэккел замыкал шествие. Моряки всех возрастов и различной комплекции выстроились на палубе. Деревянный ящик служил кафедрой, и на нем стоял капитан. Он выглядел прекрасно — мужчина с приятным, но достаточно суровым лицом. Несмотря на его мягкость, чувствовалось, что, если обстоятельства потребуют, он может быть жестоким и страшным.

Этот момент я запомню на долгие годы: холодный ветер раздувал паруса, ерошил наши волосы, трепал одежду. Он казался особенно приятным после духоты каюты, небо, чуть голубое, с бегущими по нему облаками, запах мокрого дерева, потных тел и старой одежды радовал даже больше, чем чистый свежий ветер.

Жизнь кажется прекрасной, когда знаешь, что находишься на грани смерти. Даже для пленников на пиратском корабле, которых везли, неизвестно куда, радостно было остаться в живых.

Я почувствовала тогда жажду к жизни. Что бы еще меня не ожидало, я вынесу все и никогда не забуду этого. Я стану полнокровно жить, дорожа каждой минутой существования, пока не умру.