Обескураженный Леонид Серафимович вначале беспомощно топтался вокруг орущего ребенка, затем попытался поднять ее с асфальта и придать вертикальное положение. Схватка была неравной: дочь явно любящих родителей не только имела весовое преимущество перед сухощавым директором, но на ее стороне имелся опыт баталий с бабушкой за велосипед и домик для кукол. Мертвой хваткой она вцепилась в чахлый кустик с клумбы под школьными окнами, точными ударами туфелькой отбрыкиваясь от доведенного до ручки дяденьки и вопя ультразвуком. Не известно, как долго бы еще смог продержаться как Поленко, так и его рассудок, но вдруг прямо за его спиной материализовалась блондинка в умопомрачительном платье.

– Марточка! Крошка! Что случилось, сокровище мое?? – заламывая руки, запричитала прекрасная незнакомка. – Этот дядя тебя обидел, да?

Поленко отпрыгнул от девочки на безопасное расстояния, откашлялся и коршуном накинулся на красавицу:

– Вашего ребенка обидишь, как же! Уймите ее наконец. И что вы вообще себе тут позволяете, женщина! У нас режимный объект, дисциплина, а она орет благим матом. Если не умеете воспитывать, не беритесь. Отдайте в школу, только не в мою, – тут директор критически посмотрел на слегка поутихший пончик в бантиках, – а в какую-нибудь попроще, для буйных. И на диету посадите, раскормили девицу… Она у вас на свиноматку похожа, зарежете в голодный год. – Поленко уже вполне оправился от потрясения и привычно хамил окружающим.

Если бы новоиспеченный директор хоть немного разбирался бы в тонкостях школьного порядка и устройства, он бы доподлинно знал, что случайным детям колокольчики первого сентября не раздают. Для этого у первоклассника должны быть необходимые качества в виде, например, известных родителей или лоббистов в Районо. Девочка Марта нужными достоинствами обладала безусловно: ее папа, заммэра города, помимо дорогого ребенка был обременен трубопрокатным заводом, сетью супермаркетов и другими милыми его сердцу игрушками для взрослых.

Михаил Владимирович, разбогатев, отправил постаревшую первую жену на богомолье и как-то за делами позабыл вернуть обратно. Детей и имущества, о которых знала бы супруга, у них не было, поэтому после блиц-развода заммэра зажил холостяком спокойно.

Приятельствовал с Финогеном Семеновичем, которого считал человеком исключительной бодрости духа и коммерческой фантазии, потихоньку перекраивал администрацию города и губернии в целом, интересовался зарубежной географией в части хранения непосильно нажитого – в общем, был занят. И вот однажды, исключительно ради обмена опытом с такими же попечителями Отечества, он побывал в далекой Панаме. Эта поездка переменила все и была почище Финогеновского озарения после встречи со Свидетелями: заммэра влюбился. Избранницей его каменного прежде сердца стала восхитительная красавица-журналист Вероника, прозябавшая на вилле российского пресс-агентства уже восьмой год и отчаивавшаяся составить свое женское счастье с коренными обитателями этого ромового узилища. Михаил Владимирович поразил ее слегка побитое тропикозом воображение, и они зажили душа в душу. Обзаведясь второй, на этот раз, любимой женой и долгожданным потомством в весьма солидном возрасте, заммэра души не чаял в своих девочках и баловал их безмерно.

И вот в эту самую минуту Леонид Серафимович, директор и камикадзе, с упоением поливал грязью красавицу-жену и к тому же мать единственной наследницы этого золотого человека. Вероника, женщина спокойная, но любившая справедливость, базарной лексикой не владела, несмотря на прекрасные университеты, преподанные ей на знаменитой вилле мастерами этого жанра. Дослушав оглушительную тираду Поленко до конца, она подождала, пока пылкий мужчина скроется в глубине двора. Затем, вырвав беснующееся чадо из шипов боярышника, Вероника просто позвонила любимому мужу.

– Кроличек, здесь какой-то сумасшедший – он называет себя Директором – бродит по Марточкиной школе. Я видела, как он толкнул нашу девочку прямо в грязь. Да, сам взял и толкнул, представляешь, дорогой! А потом, кажется, даже хотел ее ударить. И на меня накричал…Сейчас? А я не вижу, ушел куда-то. Конечно, узнаю! У него лицо потомственного олигофрена и взгляд такой, м-м-м, дикий.

Трубка ответила мягким мужниным баритоном и лицо Вероники просветлело. Она положила телефон в сумочку, подхватила дочку и направилась к подъезду школы. На другом конце города в своем кабинете Михаил Владимирович массировал виски, чтобы хоть немного прийти в себя и не перебить всех идиотов города сразу, без опознания.

Определенно, колокол Марточки сегодня звонил по Поленко.

Напрасно Леонид Серафимович, тряхнув стариной, истребителем носился по гулким коридорам довоенного школьного здания. Тихона Гавриловича нигде не было. Дома у него никто не отвечал, мобильным подозрительный трудовик ни с кем не делился, а подсобка стояла необитаемой с мая месяца. Кроме похожей на корабельные канаты паутины и засохшего блинчика краски там не нашлось ничего, напоминающего о хозяине. Поленко вслух пообещал неверному вассалу самое волнительное будущее и отправился к Финогену Семеновичу для принудительной передачи всех непосильных финансовых дел в его мудрое директорское ведение.

А с Тихоном Гавриловичем все уже случилось. За каких-тодвенадцать часов новообращенный фанат полковника пережил самые яркие события своей и без того нескучной жизни. Выйдя накануне с педсовета, окрыленный трудовик со слезами на глазах благодарил провидение и не совмещаемую с работой язву предыдущего директора. Он летел домой, рассылая прохожим пучки своих самых лучезарных улыбок, столь действенных, что одна впечатлительная старушка дома заявила детям, будто видела свою смерть. Учитель твердо решил выполнить наказ Великого Кормчего и Благодетеля образования, как он в мыслях кратко называл Леонида Серафимовича, и к утру изготовить полный и подробный отчет о каждом сотруднике их школы, а также, в качестве комплимента, выпилить лобзиком парадный портрет Поленко в мантии и с восхваляющей надписью. Он даже попытался сочинить славословие директору в стихотворной форме, но ангелы-хранители Земли Русской помешали свершиться этому сомнительному замыслу: и без того поэзия приходит в упадок.

Придя домой, Тихон еще с полчаса от переизбытка чувств вальсировал по комнатам, напевая с придыханием: "Великий, великий человек!", потом хлопнул себя по голове и засел за монументальный труд. Работа спорилась. Благодаря случайному выбору полковника открылся главный талант Тихона Гавриловича и суть его бытия: он был прирожденным, гениальным доносчиком. В годы расцвета Тайной Канцелярии его кляузы вошли бы во все хрестоматии для начинающих шпиков, а способность подмечать или воображать, что подметил нужные следствию детали ставили бы в пример. Правда, сам Тихон точно не дожил бы до половозрелого возраста, задушенный поклонниками своего таланта. Дедушка Фрейд наверняка объяснил бы пристрастия Тихона неудачами на личном фронте, но в реальности у его неиссякаемого вдохновения были гораздо менее изящные источники: зависть и желание показать всем кузькину мать.

Трудовик состоял в бурной, пусть и односторонней переписке со всеми инстанциями городских и районных властей. С каждого письма он снимал копию, складывал в личный архив и делал приписку, каким именно непечатным словом вахтер учреждения мотивировал свой отказ в принятии сверхважной корреспонденции. В школе повелитель гаечных ключей и гуру стамески тоже не терял времени зря, ежедневно скрупулёзно записывая всякие мелкие новости, сплетни и почасовую раскладку жизни коллектива. Наряду с хаотичным и нудным потоком сознания автора, в его дневниках нашлось бы немало удивительного для заинтересованных лиц: тут были и странные посетители Финогена Семеновича с подозрительными коробками из-под ксероксов, и влюбленные, но не совсем совершеннолетние воздыхательницы Берина, оккультные сеансы Марины Тухтидзе и многое, многое другое. Сейчас Тихон Гаврилович перелистывал свой кондуит – клеенчатую тетрадь в клетку с птичкой на каждой странице. Он гордился собственной предусмотрительностью и укреплялся в мысли, что лучше не растаскивать великую летопись на цитаты. Решено было передать записки Поленко в их первозданном виде, без купюр. Квазимодыш любовно упаковал тетрадь в бездонный карман, пришитый к брючкам с изнанки, плотно завязал тесемки морским узлом и вздохнул: многолетний труд нашел своего читателя.