Аня шла рядом своим упругим шагом, прямая, высокая, может быть, и не слушала. Полина посмотрела на нее и вдруг увидела, что она плачет. Замолчала. Какой ранимый человек! А Аня сказала, что убежала из дома, там пьяный брат отца хулиганит, они с его женой устроили скандал. Аня выбралась, потому что отец велел ей уходить и вышел ее провожать мимо пьяного брата.

— Почти каждый день они хулиганят, — безнадежно сказала Анна. — Хотят, чтобы мы уехали в Отдых, оставили бы им квартиру.

На станции Отдых, как оказалось, у мамы комната, все хорошо, но Аня пошла учиться на последний год в московскую школу, оказалось далеко ездить каждый день. Переехали в Москву, у отца комнатка в одной квартире с братом. А эти подлецы, этот брат с вечно пьяной женой, обозлились, что половину их квартиры заняли, и специально не дают жить, бьют их посуду, запирают дверь изнутри засовом, так что не войти в дом. Обливают все в уборной. А их квартира такая: сначала кухня, из нее вход в комнату восемь метров, там располагается брат со своей пьяницей, а оттуда вход в другую комнату — шесть метров, там печка, полуподвал, и вот там Аня живет с мамой и папой. До десятого класса она училась на станции Отдых — это сорок километров от Москвы, свежий воздух, друзья и подруги, лыжи, озеро, а когда перебрались поближе к хорошей школе, то и оказались в этой жуткой квартире, в какой-то московской дыре, окошко выходит в землю. Вот что сообщила Полине в ответ на ее больничные новости Аня.

— Кошмар, — откликнулась Полина, — мы так жили, но в одной комнате с дедушкой.

— А если запремся в комнате, они бьют в дверь ногами.

Они гуляли, две девицы-красавицы, белым зимним вечером по красивым аллеям больничного городка, навстречу им попадались другие парочки или группы гуляющих, иногда это были целые шеренги румяных девушек, раздавался смех в снежном безмолвии.

— Это туберкулезницы, — объясняла Полина, — они много гуляют. И в город выходят. Вечером они смотрят в окна анатомички, когда у них кто-нибудь умирает. У них умирают внезапно, сразу. И тогда они ходят и смотрят там в подвал, вечером видно в окна.

Наконец Полина пошла проводить Аню до ворот, но Аня решила проводить Полину обратно до дверей отделения, она явно боялась возвращаться, и девочки проделали еще раз весь этот красивый заснеженный путь под уютными желтыми фонарями. Полине предстояло долгих два месяца провести здесь, Ане же выпадало мучиться с родней до весны, до лета на станции Отдых; прогноз и там, и там был неутешительный, поскольку надежд на изменение жилищных обстоятельств у Ани не было, а Полине диагноз то ставили, то не ставили, то очень нехороший, то помягче, то безо всяких перспектив, а то и обещали что-то, в частности, что она сможет учиться.

Но в палате поговаривали, что якобы у них у всех перспективы дурацкие, то ли слепота, то ли вообще неподвижность, как у несчастной Вали, которая, почти что окостенев и замерев, лежала слепенькая и отвечала на вопросы вполне разумно. Упала на лед во дворе, причем затылком, и все.

Это уже была новая палата, на шестерых, куда Полину помогла перевести неродная тетя ее мужа. Она же и устраивала Полину в эту клинику.

Полинин муж существовал в реальности, но ее не навещал, поскольку жил и работал в совершенно другом городе, двенадцать часов езды по железной дороге. Встретились летом в доме отдыха, возникла непереносимая любовь, поженились к концу срока, а потом разъехались, каждый к себе домой. У Полины комната с мамой на двоих, и у Гены в своем городе та же история, двенадцать квадратных метров, некуда. Кроме этого, Полина учится в институте, и Гена учится и работает у себя в далеком месте, за горами и полями. А когда Полина заболела, тут и пригодилось новое родство. У Гены тетя в Москве, жена его дядьки, как раз оказалась невропатолог, хотя ее недавно уволили из этой больницы (несправедливо), и она теперь работала на санитарно-эпидемиологической станции, подбирала отраву для тараканов, но все связи на старом месте остались, и когда девушка Полина появилась у тети Ирены в доме (как новая родня и почти племянница) и была встречена восклицанием «Какая девочка румяная, глазки блестят», она вдруг пожаловалась со смехом, как всегда поневоле жалуются докторам, что каждый вечер головные боли, жар и болят глаза. И тогда эта новоприобретенная тетя Ирена быстро раз-раз и устроила Полину в эту свою бывшую больницу и толкала дело в сторону палаты поменьше и врача более внимательного, и действительно, из огромной палаты на двенадцать человек Полину перевели на второй этаж к доктору-кореянке Хван, которая как раз писала диссертацию на таком-то материале, а как раз эту болезнь тетка Ирена и заподозрила у Полины, болезнь с плохим прогнозом.

Немедленно об этом Полина написала мужу Гене, что (смех-то) встречай инвалидку! Гена приехал, лицо его было серьезным, он консультировался с неродной теткой Иреной, и было ему сказано так: «Да, перспектива на инвалидность».

Что оставалось делать, приехал на неделю, надо ее как-то провести. Он жил у тети Ирены, приходил гулять с Полиной по заснеженному больничному парку, они даже нашли дверь в какой-то подвал и там нашли матрац, и тут же кинулись раздевать друг друга, но Гена не смог кончить, двигал-двигал своим поршнем туда-сюда, измучил Полину, все было плохо. Полина очень хотела забеременеть, но Гена берег сперму, видимо.

Потом Гена уехал и перестал отвечать на письма, Полина плакала, писала каждый день и ждала, бродила вокруг сестринского поста, принесут ли ей письмо.

Аня часто ее навещала, Полина ей все рассказывала, все свои надежды забеременеть и вернуть Гену, все новости о Вале и других соседках, каждая из которых уже ни на что не надеялась, а Аня тоже рассказывала о новых буйствах родни и о своих тоже надеждах, что брата отца с его женой переселят, дадут им комнату.

К весне Полине стало окончательно плохо, она потолстела на двадцать пять килограммов, на прогулки не выходила, лежала замотанная платком, болезненно реагировала на свет и звук, не могла спать, головные боли грызли ее череп. Тогда доктор Хван послушала старшую подругу, свою бывшую коллегу доктора Ирену, и решилась применила новую методику: Полину стали колоть большими дозами какого-то психотропного препарата, взятого из сумасшедшего дома.

Раз в два дня у кровати появлялась команда — Хван и две сестры с очень большим шприцом. Вводили ей укол, долго цедили это лекарство, а потом Полина засыпала, причем надолго.

Сорок дней длилось это лечение, двадцать уколов было сделано. Письма так больше и не приходили.

Аня приезжала и сидела у кровати, ободряюще улыбалась. На это время она примолкла, слишком уж тяжелое было зрелище, видимо.

Затем Полину неожиданно выписали, все, делать больше нечего, в больнице так долго не держат, переходите на инвалидность. И мама отвезла ее в университетский профилакторий лежать, отвернувшись к стенке, а потом в санаторий, там плакать. После санаторного лечения Полина вернулась в город, вытерла слезы, все! Решилась действовать, поехала заняла денег у двоюродной маминой сестры и села в поезд, чтобы незваной явиться через леса и горы к Гене. Гена встретил ее нормально, спросил, на сколько она приехала, они стали спать в одной постели, но Гена опять не смог кончить, потому что мама его тоже спала в этой комнатке, и надежда забеременеть не оправдалась. Полина вернулась домой.

Тут уже наступила весна, встал вопрос о том, чтобы взять академический отпуск, оформить инвалидность, не сдавать никаких экзаменов пока что, какие там экзамены, тихо приходить в себя, успокаиваться, отдыхать, а осенью опять пойти на второй курс.

Но здесь возникло одно «но»: в академическом отпуске не дают стипендию, а если выйти на инвалидность, то пенсия третьей группы очень маленькая, на мамину зарплату вдвоем тоже не прожить, то есть все лето без денег, а осенью потерять всех подруг и однокурсников и перейти на второй опять курс к ненавистной Лидке, потому что на младшем курсе ее подкарауливала одноклассница, противная девочка из класса, и учиться вместе с ней Полина ни за что не хотела. А расставаться с Анной!