— О, Господи Боже! — воскликнул он, когда занавеси вдруг взметнулись вверх, как от урагана. — Пусть в этом доме, именуемом Саттон, зло и злые духи утратят свою силу.

Но, сказав это, он понял: что-то не так — его голос растворился в воздухе, как голос гнома, пытающегося перекричать ветер. Но все же зло отступило, он был уверен в этом и произнес еще раз:

— Пусть утратят свою силу зло и злые духи в замке Саттон.

Никогда в жизни он не был так уверен в себе, его душа ликовала. Ему показалось, что потолок над ним накренился. Он протянул руки, чтобы защитить девочку, опрыскивая ее святой водой, и воскликнул:

— Господи, изгони зло, преследующее этого ребенка!

И с этими словами провалился в темноту, слыша крики и зная, что это голос зла.

В крошечном домике в Ислингтоне Амелия Фитсховард поставила на пол ведро угля и поднесла руки к груди. Дышать вдруг стало невыносимо трудно. Издавая хриплые звуки, она поняла, что наступил конец ее жизни, что недомогание последних нескольких дней достигло предела. Болезнь, истощившая ее до детской хрупкости, в конце концов надорвала сердце. Но необходимо было добраться до письменного стола и вынуть оттуда два жизненно важных письма, приготовленных на этот случай: одно на имя миссис Уэстон в Саттон, а другое — ее поверенному мистеру Пеннинкьюку. Она должна была успеть ради двух людей, зависящих от нее — Сибеллы и…

Но дыхание остановилось, перед глазами поплыл туман — жить ей оставалось считанные секунды. И тогда Амелия воспользовалась той силой, которая, как говорили, всегда была присуща Фитсховардам. Она мысленно заговорила с Сибеллой: — Бедное дитя мое, не горюй обо мне. Отправляйся к мистеру Пеннинкьюку в Холборн и проси его о помощи; затем начинай новую жизнь в доме Уэстонов. Убедись, что оба письма отправлены. Я всегда буду любить тебя.

Амелия без сил упала рядом с письменным столом, не в состоянии сделать больше ни одного шага. Ей было тридцать лет, но смерть придала ее изможденному лицу детскую мягкость, и Сибелла нашла мать с улыбкой, обращенной в вечность.

— …И все-таки что-то упущено, мадам. Нечто в самой атмосфере, хотя зло, преследовавшее Мелиор Мэри, ушло. Я не могу этого понять.

Бережный Священник покачал головой. Он сидел в элегантной зале Елизаветы на краешке позолоченного стула. Все вокруг — богатые бархатные драпировки, нежные тона обивки — диссонировало с его черной одеждой и аскетичным лицом. И даже мягкий свет множества свечей, стоявших в серебряных канделябрах, не мог скрыть его неловкости, желания снова оказаться на улице и стать обычным человеком, идущим под небосводом, благословенным Богом.

Елизавета озадаченно посмотрела на него:

— Но, святой отец, что вы такое говорите? Девочка впервые за многие недели спокойно спит. Она ведь вам сказала, что ОНО ушло. Вы же сами видели, как это происходило.

— Несомненно. Но все же я никогда не сталкивался с чем-либо более могущественным. Казалось, будто древнее и ужасное зло хотело покалечить мою душу.

Елизавета содрогнулась, а из темноты заговорил Джон:

— Я должен вам кое-что сказать, святой отец. Об этом не знает даже моя жена. Говорят, что на нашей земле и на живущих здесь лежит проклятие.

Елизавета повернула удивленное лицо в сторону мужа. Хотя священник не двинулся с места, лицо его дрогнуло. Он провел по щеке тыльной стороной ладони. На несколько мгновений воцарилась тишина.

— Что вы имеете в виду?

Этим вопросом Елизавета как бы скомандовала Джону подняться со стула, на котором он сидел перед камином нога на ногу.

— Существует легенда о древнем проклятии, распространяющемся на Уэстонов и все семьи, обитавшие в замке Саттон до них.

Заговорил священник:

— И что оно приносит с собой?

— Обычно смерть. Или отчаяние и сумасшествие.

— С давних времен?

— Говорят, что так. Фрэнсис Уэстон казнен, его сына Генри преследовала королева Елизавета, следующий наследник умер от какой-то болезни.

— А потом?

Джон налил себе французского бренди из графина, стоявшего на столе рядом с ним.

— Потом сэр Ричард Уэстон Третий во время гражданской войны был обвинен в неподчинении властям, а его сыновья, воевавшие на стороне короля, арестованы и посажены в тюрьму.

Вмешалась Елизавета:

— Но они освободились — ведь старший из них был вашим дедом!

— Да, он выжил, но не был счастлив. Моя бабушка помешалась, и эта болезнь передалась моей тетке.

— Сестре вашего отца? Той, что покончила жизнь самоубийством, когда была еще совсем юной?

— Да.

Комната тонула в темноте, и Джон повел плечами. Они опять замолчали, пока не заговорил священник:

— Но, я думаю, сэр, было что-то еще. Вы рассказали нам только саму легенду.

— Умирали совсем маленькие дети — наследник всегда находился в опасности, и это происходило слишком часто для простой случайности.

— А ребенок, который появился на свет, чтобы умереть?

Джон с любопытством посмотрел на священника:

— Откуда вы знаете?

— Он кое-что оставил в память о себе.

— Кто же это был? — спросила Елизавета.

— Лорд Чарльз Ховард — внук четвертого графа из Норфолка. Я нахожусь с ними в родстве через Генри Уэстона, который женился на Дороти Эрундел.

Фамилия Ховард живо напомнила Елизавете Амелию. Вместе с мыслью о том, насколько часто пересекались пути Уэстонов и Ховардов на протяжении многих лет, пришла и уверенность, что с подругой что-то случилось. Она не видела ее с тех пор, как уехала из Малверна, но предчувствие говорило ей, что эта хрупкая жизнь прервалась и больше не источает света.

Снова заговорил священник:

— Как умер мальчик?

— В агонии. У него разорвался какой-то жизненно важный орган. Послали в Лондон за доктором Уильямом Харвеем, но было уже поздно.

Снова воцарилась неловкая тишина. Елизавета спросила:

— Почему вы не рассказывали мне об этом раньше?

— Потому что я в это не верил. — Джон опять поднялся со стула и стал расхаживать перед камином. — Я верил только тому, что мог увидеть, услышать или потрогать, но теперь все изменилось. Тогда мне казалось, что эти несчастья — лишь стечение обстоятельств, цепь совпадений.

Священник повернулся в его сторону.

— Верить весьма нелегко, мистер Уэстон. По правде говоря, проще всего — смотреть на такие явления сквозь пальцы.

Елизавета спокойно поинтересовалась:

— Но как же Мелиор Мэри? Ведь наследники замка Саттон всегда в опасности. Что же с ней будет?

— Возможно, привидение было ее долей проклятия, — предположил Джон. — Может ли быть, что оно ушло навсегда, святой отец?

Вспоминая тот вихрь энергии, который бросил его на пол, кружась и завывая вокруг так, что он испугался за свои барабанные перепонки, священник неуверенно ответил:

— Не могу сказать. На вашем месте я бы не спускал с нее глаз.

— Это может повториться?

— Нет. Даже если ОНО есть… было, то должно уйти. Я изгнал все зло, обитавшее в доме. — Он задумался. — Но, возможно, ОНО находится не в доме. Где было наложено проклятие? Вы не знаете, мистер Уэстон?

— Нет. Отец однажды пытался поговорить со мной об этом, но я рассмеялся ему в лицо, так как был глуп.

Бережный Священник встал, внезапно ощутив страшную усталость. В свои сорок два года он так много душевных сил отдавал борьбе со злом, что иногда чувствовал себя вдвое старше. Иногда ему хотелось, чтобы его тяжкий труд был не столь утомительным. Он мечтал быть обыкновенным священником, стоять под протекающей крышей Йоркской церкви, слушать пение хора и ощущать свое слияние с камнями, древними, как само время.

— Я буду просить о благословении этого дома и вашей дочери, — сказал он, — и должен провести ночь в одиночестве и молитве в вашей церкви.

— А утром?

— Утром я уеду. Я сделал все, что мог.

Но когда его лошадь застучала копытами по мостовой, пересекая двор, проезжая мимо разрушенного Гейт-Хауса и оставляя позади замок Саттон, Бережному Священнику стало не по себе. Оглянувшись, он отметил, что дом выглядит заброшенным, возможно, из-за развалившейся каменной кладки — остатков великолепной крепости. И все же он исполнил свой долг.