— Нет, нет, мне уже лучше. Пожалуйста, не беспокойтесь.

— Тогда умоляю вас, отпейте немного бренди. Ну, вот, так лучше. И щечки снова порозовели.

Елизавета попыталась сесть, опираясь на стул.

— Вы сказали, что здесь был Александр?

Миссис Рэккет немного покраснела:

— Мне кажется, не стоит снова говорить об этом.

— Прошу вас. Я хочу знать. Я все еще испытываю к нему… нежность… как сестра.

— Ну, в таком случае… — миссис Рэккет отхлебнула немного бренди для смелости, — я скажу вам. Он приехал сюда из Стейнза в воскресенье. Там он, как обычно, посещал какую-то бедную женщину, некую мисс Гриффин, кажется, он был в прекрасном настроении; в понедельник к нему зашел Колонер Батлер, и они ужасно потешались над каким-то письмом. Затем мы получили письмо от Джона, в котором он просил, чтобы мы с вами вместе пообедали, и Александр немедленно уехал, выразив сожаление, что не увидит, какие у Джона выросли рога. Правда, он выразился более грубо.

— Что он имел в виду?

— Дорогая моя, вы же знаете, что он сумасшедший, а иногда способен на глупые поступки. Я думаю, он хотел сказать, что желает Джону смерти и мечтает увидеть его в аду с рогами, как у дьявола.

Елизавета посильнее оперлась о спинку стула.

— Значит, он до сих пор злится?

— Я в этом уверена. — Некрасивое лицо миссис Рэккет смягчилось, и она добавила: — Но все-таки мне кажется, Елизавета, что он очень сильно беспокоится о вас. Что же еще заставляет его избегать встреч с вами? Бедный Александр, мне так его жаль.

— А что вы знаете о его знакомой, леди Мэри?

— Синий чулок, не допускает никаких вольностей, кроме писем, или, во всяком случае, так думает о себе. У них ничего не выйдет, попомните мои слова, и тогда он действительно хлебнет горя.

Миссис Рэккет, угнетенная собственным пророчеством, плеснула себе еще немного из бутылки.

— Больше ни слова об этом, Елизавета. По-моему, сюда идут наши мужья. Давайте я помогу вам подняться.

И когда Джон с Чарльзом Рэккетом вошли в комнату, Елизавета сидела на стуле, хотя и очень бледная. Миссис Рэккет задумалась на мгновение: что лучше — сказать Джону о самочувствии жены или продолжить вечер за игрой в карты, и, наконец, решилась:

— Елизавете стало нехорошо. Она даже на мгновение потеряла сознание. Мне кажется, вам лучше отвезти ее домой, Джон.

Он был ошеломлен.

— Но почему?

— Бог ее знает. Наверное, из-за жары.

Джон проводил Елизавету до кареты и усадил на подушки. Но по дороге домой им пришлось остановиться, потому что на Елизавету снова накатила тошнота и ей захотелось подышать свежим ночным воздухом.

— Что с тобой, мама? — спросила Мелиор Мэри, выглядывая из окна кареты. Мать стояла, облокотясь на руку отца, промокавшего ее лоб белоснежным платком.

— Ты и вправду хочешь знать?

Эти слова заставили ее резко повернуться.

— Конечно!

— У твоей матери будет ребенок.

Мелиор Мэри широко раскрыла глаза.

— Разве в ее возрасте это возможно?

— Ей еще нет сорока. Конечно, возможно.

— Но в таком случае я больше не буду наследницей Саттона?

— Будешь, если снова родится девочка. Наследником вместо тебя может стать только мальчик.

— Черт, какая странная мысль.

Мелиор Мэри растерянно пожала плечами. Это огромное наследство значило для нее столько же, сколько любые брат или сестра, если не больше.

— А откуда ты знаешь? Из-за твоего необъяснимого дара?

— Да. Только, пожалуйста, никому не говори. Давай проверим, не подводят ли меня мои предчувствия.

Но предчувствие не подвело. По настоянию Джона, на следующий же день из Гилфорда вызвали врача, который полчаса провел наедине с Елизаветой в ее спальне.

— Кажется, у меня что-то изменилось, — сказала она доктору. — Месячных уже не было…

— Двенадцать недель?

— Откуда вы знаете?

Он прекратил осмотр и посмотрел ей в глаза:

— Потому что вы уже приблизительно столько же времени носите ребенка, мадам.

— Я просто не могу в это поверить!

Елизавета возвела глаза к небу и откинулась на подушки.

— Ничего другого я предположить не могу, об этом свидетельствует и полнота вашей груди, и недомогание последних дней. Поздравляю вас! Это самое лучшее, с чем вы можете вступить в средний возраст, миссис Уэстон.

Доктор поднялся, вытирая руки о полотенце и улыбаясь сам себе.

— Теперь остается только позаботиться о том, чтобы вы выносили ребенка.

Елизавета засмеялась.

— Хозяин дома, наверное, будет счастлив, если у него родится сын, — продолжил доктор. — Он станет настоящим наследником Саттона.

Елизавета порадовалась, что Мелиор Мэри не слышит этих слов. Но дочь восприняла известие хорошо. И после ужина Елизавету отвели в ее комнату так бережно, словно она была сделана из стекла.

— Это же не будет продолжаться вечно. Уже завтра ты будешь меня спрашивать: «Мама, где моя шляпка?» или «Мама, куда ты убрала мои рисунки?».

Но девочки улыбнулись ей и ушли в свои комнаты, оставив Елизавету одну за чтением. Однако стоило Мелиор Мэри закрыть за собой дверь, как ее лицо изменилось.

— Сибелла, отец отошлет меня отсюда, когда настоящий наследник вступит в свои права? У меня не станет дома? Он меня разлюбит?

Но названая сестра не отвечала — какое-то нехорошее предчувствие овладело ею.

— Сибелла!

— Не надо об этом. Он еще не родился. Умоляю тебя, оставь его в покое.

А в своей комнате рядом с Мэтью Бенистером сидел Джон. Он сказал, глядя в огонь:

— Мне кажется, я снова помолодел. Это так прекрасно после всего, что было.

Помолчав, он продолжил:

— Мэтью, я надеюсь, мы с Елизаветой хорошо обошлись с тобой. Нам было нелегко понять, как поступать в подобной ситуации. Но я не вижу причины, почему бы тебе не жить в доме. Поручив тебе присматривать за лошадьми, я не хотел, чтобы ты постоянно жил при конюшнях.

Джон уже произносил слова немного невнятно; он уселся поглубже в кресло, вытянул ноги поближе к камину и опустил на колени руки со стаканом с рубиново-красным вином. Потом он часто вспоминал этот момент, потому что ощущал тогда полное удовлетворение, никогда ранее не испытанное.

— Мой клерк скоро отойдет от дел. Ты согласишься работать вместо него, Гиацинт? Ведь так она тебя называет, правда? Моя смешная и упрямая девочка.

Мэтью слегка пошевелился, едва заметный в сумерках; в камине упал чурбан, выбросив целый фонтан искр. Голубые глаза сощурились, но очертания фигуры Джона отчетливее не стали.

— Я отвечаю «да», сэр, на оба вопроса. Работать рядом с вами и говорить о нашем истинном короле, а возможно, даже выполнять его приказания — лучшее, о чем можно мечтать. А она действительно зовет меня Гиацинтом. Я набрал в тот день цветов и прикрепил к шляпе. Даже не знаю почему…

Он сонно замолчал, но Джон в упор посмотрел на него и спросил:

— Ты ведь без ума от нее, правда?

— Да, и от Сибеллы.

Джон не стал больше ни о чем спрашивать — это было не в его привычках, он даже не стал углубляться в разные мысли на эту тему, но на ум ему вдруг пришла старинная песенка: «Друзей было трое, соперников — двое, один — одинок… Что ж поделать, дружок?»

Он откашлялся и выпрямил спину, а Гиацинт сказал, пытаясь сменить тему разговора:

— Вернется ли к нам наш король?

— Кто знает? Его плохо приняли два года назад. Но все же надеюсь, что вернется. — Не сдержавшись, Джон добавил: — Говорят, на династии Стюартов лежит проклятие. Ты слышал об этом? — Он одним глотком выпил стакан портвейна. — Предполагают, что и семья Уэстонов тоже проклята.

— Я думал, проклятие касалось только поместья Саттон.

— Как ты об этом узнал?

Голубые глаза юноши посмотрели как бы издалека, и в голове Джона пронеслась мысль, что Мэтью притворялся, будто у него плохое зрение, когда не хотел видеть слишком многого.

— Ну?

— Гостиничные сплетни… Главный конюх что-то где-то об этом слышал.