Перед Раффлсом стояла красивая темноволосая женщина, чей профиль, каким я увидел его в свете электрической лампы, до сих пор будто камея стоит у меня перед глазами. Такая точеная линия лба и носа, вздернутая верхняя губа и совершенная форма подбородка чаще встречаются в мраморе, чем у живого человека. Она и стояла как статуя из мрамора, вернее, из прекрасной светлой бронзы, такой у нее был цвет лица. Женщина не побледнела и не задрожала от страха, только грудь ее вздымалась и опускалась. Она спокойно стояла перед разбойником в маске, мне показалось, что он первым должен оценить ее храбрость, я так сразу об этом и подумал и еще удивился, как это Раффлс сам не растерялся перед такой смелой женщиной. Однако немая сцена длилась недолго. Женщина насмешливо взглянула на него, а Раффлс, не двигаясь, все стоял с фотографией в руках. Тогда она быстро повернулась и решительно направилась не к двери или звонку, а к балкону, через который Раффлс и проник в дом, при этом полицейский-то еще не успел скрыться из виду. До сих пор не было сказано ни слова. Но тут Раффлс что-то сказал, я не слышал что, но при звуке его голоса женщина резко повернулась, и Раффлс, сорвав с себя маску, робко посмотрел ей в лицо.

— Артур! — воскликнула она, услышать ее можно было и на улице.

Они стояли и смотрели друг на друга, ни один из них не двигался. Пока они так стояли, открылась и захлопнулась входная дверь. Из дома вышел муж, это был человек с великолепной фигурой и лицом гуляки, даже сейчас было видно, как он, боясь пошатнуться, тщательно следит за походкой. Это нарушило чары. Женщина выглянула на балкон, потом снова посмотрела в комнату, опять вдоль улицы, и на этот раз я увидел ее лицо. То было лицо богини, которая вынуждена взглянуть на сатира после лицезрения Аполлона. Ее рука, сверкнув кольцами, нежно опустилась на руку Раффлса.

Они отошли вглубь. На минуту их головы мелькнули в соседней комнате, а затем исчезли из виду, потолок внутри осветился, они прошли, видимо, в гостиную, которой мне не было видно. Горничная принесла кофе, хозяйка поспешила встретить ее в дверях и исчезла опять. А на улице по-прежнему было спокойно. Несколько минут я оставался на своем месте. Временами мне казалось, что я слышу их голоса.

Те читатели, которых больше интересуют мои переживания, могут легко их себе представить. Мне вовсе не смешно, когда я об этом вспоминаю. Я поставил себя на место Раффлса. Наконец-то его узнали, наконец-то он воскрес из мертвых. Пока его узнал только один человек, и этот человек — женщина, но женщина, которая когда-то была от него без ума, если можно верить выражению ее лица. Сохранит ли она его тайну? Расскажет ли он ей, где живет сейчас? Страшно подумать, что мы были соседями. Он, конечно, не расскажет ей, где живет. Тут уж я знал его достаточно хорошо. Он вернется, как только сможет, а мне с инвалидным креслом делать перед домом нечего, чтобы не выдать его. Так что я отъехал с проклятым креслом за ближайший угол. Там я остановился и стал ждать — в этом-то не было никакого вреда, — и тут Раффлс наконец появился.

Он шел быстро, так что я оказался прав: перед ней он не разыгрывал тяжелобольного. Завернув за угол и увидев меня, он, восторженно вскрикнув и тяжело вздохнув одновременно, плюхнулся в кресло. Настроение у меня сразу поднялось.

— Кролик, все отлично! Я отправляюсь в Эрлз-Корт, она, наверное, постарается пойти за мной, но вряд ли будет искать меня в инвалидном кресле. Домой, домой, домой, и ни слова больше, пока не доберемся до дому!

Пойдет за ним? Она догнала нас раньше, чем мы смогли сделать пару шагов, — она, собственной персоной, в накидке с капюшоном. Но на нас женщина даже не взглянула, мы увидели, как она повернула в направлении Эрлз-Корт, а мы торопливо отправились в другом — к нашему бедному пристанищу. Раффлс дрожащим голосом поблагодарил всех святых, и через пять минут мы уже отдувались у себя в квартире. Это был единственный раз, когда Раффлс сам наполнил бокалы и достал сигареты, и опять-таки это был единственный раз (другого я не помню), когда он сразу залпом выпил свой бокал.

— Так ты видел сцену у балкона? — наконец спросил он, и это были его первые слова с тех пор, как женщина обогнала нас по дороге.

— Это когда она вошла?

— Нет, когда я приблизился к ней.

— Нет, не видел.

— Надеюсь, никто не видел! — с чувством сказал Раффлс. — Я не говорю, что мы были как Ромео и Джульетта. Но ты так бы и сказал, Кролик!

Он уставился на ковер с таким странным выражением лица, которое иногда бывает у влюбленных.

— Старая любовь? — осторожно спросил я.

— Замужняя женщина, — простонал он.

— Я так и подумал.

— Но она давно замужем, Кролик, — уныло сказал он. — В этом все дело. Если бы не это!

Я не придавал особого значения его словам. В конце концов он от нее ускользнул, разве мы не видели, как она шла по следу, совершенно ложному следу? В будущем надо будет удвоить меры предосторожности. Раффлс все это время не поднимал глаз, и теперь, когда он взглянул на меня, я понял, как далеко он витает.

— Ты знаешь, кто она? — спросил он.

— Ни малейшего представления.

— Жак Сайар, — сказал он, как будто мне это что-то говорило.

Это имя не вызвало у меня никаких эмоций. Да, я расслышал его, ну и что? К моему стыду, я был просто невежда, я это хорошо понимал, но я специализировался в области литературы — увы, может быть, в ущерб другим видам искусства.

— Ты должен знать ее картины, — терпеливо разъяснял Раффлс. — Хотя, услышав это имя, подумаешь, что речь идет о мужчине. Тебе бы ее работы понравились, Кролик! Помнишь ту яркую картину в столовой? Это ее. Иногда их рискуют выставлять в Академии, иногда не отваживаются. У нее мастерская в том же самом квартале, а раньше они жили рядом со стадионом «Лордз».

У меня в голове всплывало смутное воспоминание о каких-то нимфах, отражавшихся в лесных озерах.

— Конечно! — бодро воскликнул я и добавил что-то вроде «умная женщина».

Раффлс так и взвился при этих словах.

— Умная женщина! — презрительно повторил он. — Да если бы только это, я бы чувствовал себя в безопасности, как за каменной стеной. Умные женщины никогда не могут забыть о своем уме, они носятся с ним, как юные мальчики с первой выпивкой, и это не менее опасно. Она умна только в своем искусстве, но в остальном я даже и женщиной-то ее не назову. Она делает мужскую работу под мужским именем, обладает силой воли, какой и у десятерых мужчин, взятых вместе, не наберется, и я не боюсь признаться тебе, что я боюсь ее больше, чем кого бы то ни было на этой грешной земле. Я однажды уже порвал с ней, — мрачно сказал Раффлс, — но я ее знаю. Если бы меня попросили назвать одного-единственного человека в Лондоне, с кем бы я ни в коем случае не желал столкнуться, я бы назвал только это имя — Жак Сайар.

Никогда раньше не слыхал этого имени! Разве это не было столь же характерно для Раффлса, как и та сдержанность, с которой он рассказывал об их прошлых отношениях и разговоре в гостиной в тот вечер; для него это был вопрос принципиальный, и я его понимал. «Никогда не выдавай женщину, Кролик», — обычно говорил он, и в тот вечер он опять повторил свои слова, но на этот раз явно с тяжелым сердцем, как будто его рыцарские чувства подверглись серьезному испытанию.

— Правильно, — кивнул я, — если тебя самого не выдадут.

— Вот именно, Кролик! Вот именно…

Слова были сказаны, обратно не вернешь. Я добавил последнюю каплю.

— Так она тебе угрожала? Да?

— Я этого не говорил, — холодно отрезал он.

— И муж-то у нее прямо шут гороховый! — продолжал я.

— Как она только за него вышла? Это для меня тайна за семью печатями, — признался Раффлс.

— Обычное дело, — разошелся я, чувствуя себя умным и с удовольствием исполняя эту роль, — южная кровь?

— Испанка.

— Она еще замучает тебя, будет приставать, требуя, чтобы ты сбежал с нею, старина, — сказал я.

Раффлс мерил шагами комнату. При этих словах он на секунду задержался. Так она уже приставала к нему? Удивительно, каким проницательным может быть любой дурак в делах своего друга. Раффлс не издал ни звука и продолжил хождение по комнате, а я перешел к более безопасной теме: