Пепперидж еле выдавал из себя:

— Подонок, кончай издеваться надо мной. Избавь меня от этого. — Внезапно обратив внимание на стиснутые кулаки, он разжал их и сложил ладони, словно это движение могло его успокоить. — Конечно, ты совершенно прав. — Теперь я не могу и пальцем шевельнуть без того, чтобы меня тут же не прикончили.

Помолчав несколько секунд, я сказал:

— Исчезни куда-нибудь.

— Прости?

— Полежи в больнице… Потом займись собой, начни готовиться. И скоро опять будешь в форме.

— Да. Да, конечно. Так я и сделаю. Когда-нибудь. — Он медленно передохнул. — А тем временем я найду кого-нибудь, кто займется этими делами, потому что не стоит их упускать, а меня тут же трахнут, если я сообщу о них в Бюро. К ним не подобраться, они держат ушки на макушке. Возьми еще выпить, “если уж ты сюда забрел ради этого.

— Мне надо идти. — Не в первый раз я видел нашего брата-“духа”, который, сломавшись, пытается избежать уготованной ему судьбы. Он был почти на грани нервного срыва, и я не хотел лицезреть, как его вывернет всего наизнанку и он окончательно потеряет голову.

— Да ты же только что пришел, ради Бога. — Он поднял, руку, подзывая бармена. — Ты же знаешь Флодеруса, не так ли? — спросил он.

— Кого из них?

Он криво усмехнулся.

— Хороший вопрос. Чарльза, конечно. Чарльза Флодеруса. Я помнил, что один из них имел отношение к краху курьерской связи с Триестом, и Бюро далеко не сразу уловило гнилостный запах с той стороны: этот человек был пять лет двойным агентом, прежде чем погорел из-за женщины. Чарльз был совсем другим: они были дальними родственниками, но кровная связь тут не сказывалась, и Чарльза знали как человека, глубоко преданного секретной службе. Кроме того, он был высокопоставленным оперативником, разработчиком операций в СИС.

— А что с ним? — спросил я Пеппериджа.

— Он и сделал мне это предложение. — Он искоса глянул на вошедших посетителей, которые показались у меня за спиной. — Понимаешь, в свое время я оказал ему услугу. И весьма благородно с его стороны, что он ее не забыл.

Я невольно прислушался к его словам. Так, значит Флодерус сам обратился к нему? Да, с его стороны это благородный жест. Он всегда был очень осторожен и весьма требователен к людям.

— Мы переговорили по телефону, — продолжал Пепперидж. — В сущности, мы не виделись. — Взгляд у него стал рассеянным. — Он не знает, что я… ну, не в лучшей форме. Разговор шел в общем, никаких обещаний, никаких имен и тому подобного, полная секретность. — Когда подошел бармен, он попросил повторить и затем сказал мне: — Как я говорил, он в курсе, что я немного занимался Азией. — Голова у него качнулась. — Пару раз, вроде, и ты там бывал?

— Да. Мы кого-нибудь знаем из этой публики?

— Что? Я лично никого не знаю. Тебя что-то беспокоит?

— Нет.

— Там всего лишь мужчина и женщина, которые держатся за руки под столом.

— Пока они не обращают на тебя внимания. — Он нахмурился.

— Я слишком громко говорю?

— Все относительно. — Если Флодерус в самом деле предложил ему заняться оперативной работой, тогда он должен держать его под колпаком. Немалое число из тех, кто заходит в “Медную Лампу”, появляются из коридоров отдела кодов и шифров в компании со вторыми и третьими секретаршами иностранных посольств.

Несколько секунд Пепперидж изучал пару за соседним столиком, а потом сказал, понизив голос:

— Просто влюбленная пара. Во всяком случае, старина, ты их не интересуешь. — Появился бармен с заказом, и Пепперидж поднял бокал: — Твое здоровье. Что тебя ждет — рак или что-то иное?

— Это верно.

— Понимаешь ли, — занервничал он, — я имел в виду работу на иностранное правительство, но с трудом представляю тебя в этой роли.

— На какое именно?

— Дружески расположенное к Западу. Этого достаточно?

— Не совсем. — Я подбавил несколько капель ангостуры в мой тоник и уставился на вскипающие пузырьки. Было бы более чем странно работать на иностранное правительство. Я привык к сверхсложным заданиям в Бюро, которым до выхода в поле предшествовала сверхсложная подготовка, даже — если предстояло оказаться по ту сторону занавеса — круглосуточные вахты в Лондоне в ожидании связи со мной, оперативный дежурный, который обеспечивал меня всем, что мне требовалось: контакты, курьеры, документы, и исчерпывающая информация, когда менялось задание, связь через штаб-квартиру в Челтенхеме с шефом Службы контроля в Лондоне, обладавшим властью принимать решения, которые давали ему немедленный выход на премьер-министра.

— И, конечно, потрясающие деньги, — добавил Пепперидж.

— На это мне Ломан и намекал. — Он с отвращением хмыкнул.

— Ломан? Его денег не хватит даже на мешочек с жареной картошечкой. Я имею в виду что-то стоящее.

— Я все равно не знаю, что с ними делать.

— Купи себе другую модель “Дженсена”. Ты же их предпочитаешь?

— Я имею в виду не игрушки.

— Тогда переведи их на ветеринарную лечебницу и сразу забудь. — Он снова в упор посмотрел на меня: — Должен тебе сказать, ты заинтересовал меня.

— Чем именно?

— Может, передать все тебе…

— Забудь. — Я не стал бы работать ни на Флодеруса, ни на иностранное правительство.

— У тебя есть с собой кредитная карточка?

— Нет.

— Ну, так есть у меня.

Из вежливости я отказался и встал уходить. Я хотел покинуть его, пока он окончательно не напился и не дошел до жалкого состояния.

“Да у тебя просто крыша поедет. Холмс. Совершенно верно.

Пробило восемь часов, и передо мной был широкий выбор: в Ковент-Гардене шла “Жизель”, но билетом я не обзавелся и мне туда не попасть. То же самое и с остальными театрами: те представления, на которые я мог получить билет, меня не интересовали. В клуб идти не хотелось, потому что те, кого я мог там встретить, будут нести невразумительную ахинею, а ее с лихвой хватило при общении с Пеппериджем. Не привлекал меня и ужин в одиночестве: пища — одна из немногих радостей жизни и ее надо с кем-то делить. Мойра была в Париже, а Лиз по пути в Нью-Йорк; в Лондоне была Ивонна и ее можно было бы вытащить из дома, но до чего же я докатился — ищу спутницу, потому что мне нечем больше заняться? Об этом ей лучше не говорить.

Я мог бы добраться до спортивного зала в надежде встретить там Танаку и поработать с ним на матах в стиле “канку-дай”, но, хотя сил на это у меня хватило, он бы сразу увидел, что я не в форме, и, хотя он со свойственным ему тактом не сказал бы мне об этом, мне было бы не по себе.

Я мог добраться до Норфолка и пригласить Ломана на ночную прогулку, после которой хорошо отметелил бы его мешком с песком — даже зная, что я ушел из Бюро, они пошли бы мне навстречу; пока эти подонки позволяют мне делать все, что мне заблагорассудится в надежде, что я еще вернусь к ним. Но ехать в Норфолк не было никакого смысла, поскольку ничего не изменилось бы.

Изменилось все.

Я догадывался, что именно так я и буду себя чувствовать первые несколько недель. Я добровольно расстался с той жизнью, которая раз за разом преподносила мне смертельно опасные ситуации, и теперь я оказался в пугающе неопределенной ситуации, когда мне пришлось лицом к липу столкнуться с такими своими качествами, которые мне никогда не хватило бы мужества признать: оказывается, мне была свойственна слабость всех видов и форм, трусость, самоснисхождение. Да, я предполагал, что буду чувствовать себя как электрическое устройство, которое отключают от цепи — напряжение исчезает, звуки стихают вдали, наваливается темнота и тишина; но, по сути, я не был готов к этому.

Стыд и позор. Надо привыкать.

После девяти я поджарил себе несколько ломтиков хлеба, открыл банку сардин на ужин; в квартире стояла тишина, нарушаемая лишь редкими гудками машин на улице и ночным бормотанием водопроводных труб. С момента моего возвращения из “Медный Лампы” телефон хранил молчание, и пару раз я подходил к нему убедиться, что он работает. Наконец я открыл сейф за скользящей стенной панелью японского лака и вытащил оттуда экспериментальную разработку нового шифра, которую Тилни попросил меня оценить, заправил его в контейнер с системой самоуничтожения, сломал пломбу и предоставил кислоте делать свое дело. Затем поймал себя на том, что стою посередине комнаты с книгой в руках — но не мог понять, почему я взялся читать ее. Невыносимая депрессия почти размазала меня по стенке; не без усилия я сдвинулся с места и, поняв, что рано или поздно я все равно приду к этому, бросил книгу на диван и, сняв трубку, набрал номер Флодеруса.