Задав этот нелегкий для ангела вопрос, Баламут важно встал и с выражением поступка во взоре направился на кухню за водкой. Вернувшись с запотевшей бутылкой подарочной "Гжелки", с удовольствием водрузил ее на середину журнального столика и начал говорить в порыве эстетического умиления:

– Смотри какая красивая! Этикетка голубенькая, как лен или глаза московской красавицы, бутылочка резная, как судьба российская, а водочка, водочка-то – посмотри, полюбуйся! – прозрачная и добрая, словно душа русская.

Гриша думал минут семь-восемь. Глаз его раз за разом возвращался к бутылке. Углядев, что оппонент понемногу созревает, Коля на цыпочках пошел к бару и принес маленькую хрустальную рюмочку. Поставив ее перед ангелом, обозрел глазом художника получившийся совсем уж рекламным натюрморт, удовлетворенно кивнул и ушел на кухню за последними мазками. Через пять минут натюрморт расцветился хрустальной вазочкой с красной, зернышко к зернышку, икрой, и Гриша, устав сопротивляться, выпрямился, выдохнул и довольно сноровисто опрокинул рюмку.

– Ну как? – спросил Коля, с любопытством заглядывая в потеплевший глаз ангела. – Появляется что-нибудь?

– Нет, – мягко проговорил Гриша, уже полностью отдавшийся сказочному теплу, деловито распространяющемуся по телу. – Но уже лучше думается.

– Вот-вот! – расцвел Баламут. – А ты знаешь, брательник, почему я пью? Потому как выпьешь рюмочку – другим человеком становишься. А ему тоже надо. Выпьешь другую – совсем другим человеком. А тому тоже надо! Понимаешь?

– Понимаю! Наливай, Коленька, еще!

Когда Гриша выцеживал четвертую, его осенило. Не допив, он отставил рюмку и сказал Коле с ликованием в голосе:

– Я придумал! Эврика! О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух![35] Никого убивать не надо! Надо их возглавить в нужном направлении!

– Ты – Ван Гоген![36] – искренне восхитился Коля. – Или даже – Владимир Ильич Березовский! А кто возглавит-то? Вот, к примеру, худосоковцев ты на себя возьмешь?

Ангел не ожидал подобного развития своего предложения и на минуту застыл с открытым ртом.

– Вот-вот! – горько признал Коля. – Только языком трепать горазд. Ля-ля, тополя...

– Я... я... согласен! – с трудом смирившись с необходимостью поступка, вздохнул ангел и со словами "а в окопы тебя, а послать тебя в бой..." тяжело осел в кресле.

– Так-то лучше, Владимир Ильич! – одобрительно закивал головой Баламут и, окинув собеседника оценивающим взглядом, продолжил уважительно:

– А ты ничего будешь глядеться в коричневой рубашке... С этой мужественной повязкой на глазу... Просто картинка. Рассказывать станешь, что окривел в борьбе с коммунизмом. Не загордись только, иначе в фюреры попадешь и забудешь, что ты... Штирлиц!

И Баламут умер со смеху. Он упал на пол и, гогоча, и хохоча, и всхлипывая, начал кататься по ковру. Отхохотавшись, а вернее полностью охрипнув, он допил остаток водки и пошел к холодильнику за следующей бутылкой. Поставив ее на стол и напустив на себя серьезность, спросил ангела:

– А кого над Али-Бабой ставить будем?

– Я думаю, – начал ангел, отгоняя от себя ставшую очень уж назойливой мысль: "Неплохо бы пропустить еще одну рюмочку", – я думаю, что командовать мусульманскими экстремистами должен умеренный мусульманин.

– Ван Гоге-е-н! Березовский! – опять восхитился Коля. – Ты что, на Аль-Фатеха намекаешь?

– А что?

– Не подведет, думаешь?

– Я беседовал с ним в Кирюхинске и Забаловке. Сатрап он еще тот, но муллой будет хорошим.

Разговаривать любит и в роль быстро входит...

Можно попробовать...

– Конечно, попробуем... – согласился Баламут и потянулся за бутылкой.

– Может быть, Николай Сергеевич, сначала ребят обратно в человеков переделаешь? – вдруг покраснев, попросил Гриша. – Человек – это звучит гордо...

– А ты что как девушка зарумянился? – поинтересовался Коля, несколько раздосадованный поступившим предложением.

– Понимаешь, когда ты за бутылкой потянулся, – став уже малиновым, начал признаваться не умевший врать ангел, – я чуть было руки свои потирать не начал.

– Ну-ну... Как ты там говорил? Человек зачат в грехе, и путь его, от памперса "мини" до памперса "макси"? То есть от инфантилизма младенческого до инфантилизма старческого?

– Да нет. Но почти, – вздохнул ангел и, чтобы поскорее уйти от неприятной темы, начал уговаривать Баламута побыстрее очеловечить своих товарищей.

Когда Баламут делал последний укол "Антизомбирантом 007", дверь прихожей была выбита и в квартиру ворвалась дюжина вооруженных людей. Через несколько секунд все ее постояльцы были жестоко избиты, связаны и брошены друг на друга в ванной комнате.

– Опять двадцать пять! – сказал Бельмондо, раскрыв глаза и поняв, что он с друзьями снова попал в переделку и, может быть, – в последнюю. Ткнув коленкой лежавшего на нем Баламута, зло выцедил:

– Зря ты нас переделал!

– Это Гришка виноват, – проворчал Коля.

И они начали препираться друг с другом. А мы с Ольгой лежали лицо к лицу. Она была спокойна и ласково улыбалась мне.

– Ты такая любимая, – прошептал я. – Сидела бы в Англии у своего камина.

– Мы выберемся! – сказала Ольга решительно. – Обязательно выберемся.

– Ага! – вмешался голос Альфы. – В трубу вылетим.

Он хотел сказать что-то еще, но тут дверь ванной распахнулась, и в нее ворвались зомберы.

Через минуту меня уже тащили за ноги в гостиную. Там перевернули пинками на спину, и я увидел мирно сидящих в креслах Худосокова и...

Али-Бабу.

– Здравствуйте вам! – деланно улыбнулся Худосоков.

– Привет! – буркнул я. – Какими судьбами?

– А я вашего Баламута вокруг пальца обвел! – ответил Худосоков с нескрываемым презрением. – Попросил водки перед уколом, а зомбиранты в спиртовой среде не усваиваются! Вообще, как я посмотрю, люди вы простые, хоть и грамотные. Ну какого, извините за выражение, хрена вы со мной боретесь? Я ведь того же, что и вы, добиваюсь! Вы газеты почитайте! Вот мой пресс-секретарь прочитал недавно в "Литературной газете", что Россия неминуемо развалится – мол, те русские, которые окают, не совсем тепло относятся к тем, которые акают (на этом месте своей речи Худосоков принял две таблетки). А кто готовит этот развал и в конце концов все развалит? Те, против которых мы боремся! Те, для которых выгода и личная безопасность выше патриотизма, выше идеи сохранения единой русской нации! Мы просто говорим то, о чем вы думаете!

– Да, мы об этом думаем, – согласился я. – Ты знаешь, я сам какой-то частичкой сердца если не национал-шовинист, то параноидальный империалист, иногда мечтающий о возвращении Аляски. Но мозгами я чувствую, что ни одна идея не стоит и капли крови. Просто я – материалист, а вы с Али-Бабой – идеалисты. А один, ныне почти совсем забытый, вождь мирового пролетариата учил, что идеализм – это не какая-нибудь чушь собачья, а нездоровое распухание маленькой черточки реальной жизни. Вот и вы берете что-то действительно существующее и делаете из этого идефикс, манию, требующую кровавых жертв. Короче – вы сумасшедшие, если только не предприимчивые коммерсанты, паразитирующие на неудачниках и недоучках. Или продажные политики.

– А можно мне узнать, о чем вы так бурно полемизируете? – улучив паузу в моем экспромте, спросил Али-Баба по-английски.

– Я сказал, что вы с ним со своими идеями об исламской России и чистоте русской нации либо придурки, либо деловые люди.

– Ну зачем же так! – улыбнулся Али-Баба. – Просто все мы – зомби, всем нам с рождения вкладывают в головы какие-то идеи – коммунистические, фундаменталистские, сионистские, фашистские, рабами которых мы становимся. И я, ваш покорный слуга – раб своей идеи, а ваш приятель Худосоков – своей...