– Не хочу... – прошептала она и, на секунду закрыв глаза, нырнула в свое прошлое. – Не было у меня ничего хорошего и я все забыла. У меня нет сил на прошедшую жизнь, я должна о другом думать...

– О чем?

– О нем. Знаешь, мне сейчас показалось, что он уже чуть-чуть родился. От тех мужчин, с которыми я была до тебя. Он уже здесь, я нутром чувствую... И так приятно мне. Ты ему поможешь родиться? Поможешь, да?

– Знаешь, чтобы ребенок в любви родился, надо любовью заниматься, а не разговорами... Я хотел сказать, что, может быть, приступим? Меня к этому тянет неодолимо. Ты такая красивая...

– Не говори об этом. Расскажи лучше о себе.

– А что рассказывать? Несколько раз был женат, но каждый раз через год-два чувство возникало чувство – а правильно ли все это, туда ли я иду? И все разваливалось, и все приходилось начинать сначала. Поначалу я думал, что все эти жизненные выверты – это судьба, которая ведет меня куда-то. К чему-то очень существенному, "предназначению своему, на белый свет тебя явившему". Потом всяких книжек начитался и понял, что все это "предназначение" – всего лишь обычная душевная болезнь, связанная с тем, что моя мать, будучи беременной мною, много нервничала...

– Нет... Это не душевная болезнь, я знаю... Это ты шел ко мне. И я к тебе шла. Шла, даже в психбольнице шла, когда меня в смирительной рубашке – часами держали...

– А долго ты в больнице жила?

– Долго. Полжизни. Сначала пациенткой была, а потом медсестрой помогала... Но все это позади. Очень скоро я рожу святого мальчика. Его будут звать Христос. Он вырастет и все на свете исправит. И все, все станут безгрешными ангелами. И в его царстве люди будут любить. И веру свою они будут нести в сердце. А для зла выстроят храмы и будут приходить туда и приносить свое зло... И закапывать его там под светлые иконы...

"Храм зла... – подумал я и криво улыбнулся. – Что-то вроде выгребной ямы. Несчастные приходят и оставляют в ней все свои душевно-мозговые нечистоты, то бишь зло... Свою неотрывную половину..."

– Но я не знаю, как все будет в точности... – как бы прочитав мои мысли продолжила Инесса задумчиво. – Но я знаю, что надо делать, чтобы все люди стали добрыми... Это очень просто...

– Родишь – девой Инессой тебя называть будут...

– Не будут! Я рожу его от всех мужчин. Все мужчины Земли будут его отцом. А я одна – матерью...

"Смотри ты! – подумал я. – Я был прав, оказывается, насчет секса со всем человечеством. Не иначе у нее трубы перевязаны... Это – печально... И сношаться сейчас она будет не со мной конкретно, а, по крайней мере, со всеми ныне здравствующими мужиками. Группенсекс прямо... Тоска... Как мы там все вместе уместимся? А женщина-то ничего... Бархатная конфетка с чертовскими зелеными глазами..."

– Может быть, закончим эти разговоры, а? – сказал я, оборвав свои постыдные мысли и нежно погладив ей плечико. – Это извращение какое-то – лежать в постели с мужиком и говорить о втором пришествии. Поцелуй меня... Ты меня своими глазами давно с ума свела. Если бы не они, давно слинял бы отсюда. Ты такая редкостная красавица – слов не подобрать... Ладошки твои такие мягонькие, пухлые, детские совсем. А грудки! Какая прелесть! Можно я их увижу?

И я, мягко повернув Инессу на спину, не спеша задрал ей рубашку, обнажил высокие, упругие груди и начал их целовать, целовать, вдыхая в себя их сладкий запах. В ответ она пылко обняла меня, затем, обхватив мою голову горячими ладонями, приблизила мое лицо к своему и принялась страстно целовать мои глаза...

Мы занимались любовью всю ночь практически без перерывов. Последний раз подобный подвиг я совершил в юношестве в день прощания с целомудренностью. Утром, когда Инесса готовила меня к очередному чувственному апофеозу, раздался стук в дверь и мы услышали бодрый голос Шуры:

– Завтрак на столе, выходите.

Инесса не обратила на это сообщение ровно никакого внимания. Она лишь улыбнулась и с утроенным энтузиазмом продолжила приятное для нас обоих занятие.

В кают-компанию мы явились минут через сорок пять. Насчет ожидающего на столе завтрака Шура приврал. На обеденном столе стояли только блюдца с вареньем и тарелки с домашними сметаной и маслом. Но лишь только мы с Инессой уселись, на кухне послышалось шипение жарящихся блинов.

– У вас и сметана своя есть? – спросил я совершенно счастливую Инессу.

– Да. У нас две голландские коровы. Сена косим больше восьми тонн на каждую. За ними Тридцать Пятый смотрит. А Смоктуновский доит. Когда я дою или кто-нибудь другой, молока в полтора раза меньше получается. Он им стихи читает, они это любят...

В это время из кухни показался Шура с первой порцией дымящихся блинов. Блины были с дырочками и поджаристые. Я сначала ел их со сметаной, затем с вареньем из жимолости, затем со смесью сметаны и варенья из жимолости...

Когда блины кончились, я сообщил Шуре, что еду с Инессой в однодневное свадебное путешествие в Кавалерово. Инесса удивилась моим словам, но ничего не сказала, а Шура пожал плечами и попросил привезти формалина и кое-каких химикатов из больничной аптеки. Я удивился его просьбе, но Шура сказал, что занимается в свободное время лабораторными опытами по школьному учебнику химии.

В Кавалерово я отвел Инессу к гинекологу и он привел ее фаллопиевы трубы в полный порядок. Зачем я все это предпринял, не знаю. Может быть, просто захотел иметь в старости влиятельного сына?

Это были лучшие дни в моей жизни, эти неполные две недели, которые я провел на шахте в ожидании приезда друзей! Мир и единение, казалось, царили не только здесь, но и во всем затаежном мире. Я ел, пил, косил сено, спал беспробудно и беспрестанно с Инессой, выгребал навоз, ходил на охоту... Однажды, когда я ушел на речку Мирную наловить рыбы к ужину (это, кажется, был третий или четвертый день после моего перезомбирования), мне на ум пришел "Таинственный остров" Жюля Верна. Казарки, опоссумы, дюгони... Спокойствие, труд, уверенность в себе и совершенно невозможные в обычной жизни люди. Без нервов, амбиций, честолюбия, ревности, зависти. "Наверное, Жюль Верн скрыл истину, – подумал я, ковыряясь в дне реки в поисках рачков для наживки. – Сайрус Смит сбежал с товарищами на свой остров не из ричмондской тюрьмы, а из тамошней областной психушки...

Как жаль, что я вызвал товарищей! Если бы не они, я бы и не вспомнил о сокровищах Шилинской шахты... А хотя сколько продлится эта идиллия? Скоро о шахте забудут, отключат энергию или вовсе продадут ее деловитым японцам или китайцам. Или в поселке вспомнят, что на ней живут сумасшедшие, или кто-нибудь из лихих людей спишет на них какой-нибудь грабеж или убийство... И приедут люди в синих шинелях и отправят всех нас в краевой сумасшедший дом на перевоспитание от самостоятельности... Нет, деньги надо доставать... Сказать или не сказать Шуре о истинной цели моего появления на шахте? Впрочем, это всегда успеется..."

В обед, похрустывая хорошо прожаренными плавниками хариуса, я сказал Шуре, что я, как бывший геолог-подземщик, ностальгирую по подземке и потому хотел бы носить еду обитателям восьмого горизонта. Шура посмотрел на меня очень внимательно, затем вздохнул и согласился.

После обеда Инесса дала мне корзинку с испеченными утром пахучими большими буханками, вареными в кожуре овощами и несколькими килограммами костей с щедро оставленным мясом. Я взял ее и пошел вслед за Шурой.

– По лестничному отделению пешком пойдем, – сказал он по дороге к стволу. – На клети спускаться – это долгое дело. Инку придется от кухни отрывать.

– Течет там, наверное, вовсю?

– Да, каплет немного, но промокнуть не успеем.

– А освещение там есть?

– Там все есть, как в Греции, – полуобернувшись ко мне, лукаво усмехнулся Шура. – И освещение, конечно, тоже. Ты, что, думал – они там в темноте сидят?