– Водки... – повторил я, впившись в него глазами. – Ты что, не понял, что там сумасшедшие? А если они начнут водку жрать? Не захочется им шашлыка из твоего проспиртованного мяса? Ты уже завтра утром на перезомбирование пойдешь. Поймешь все там, в трубе железной...

– Так ты же, Черный, говорил, что не так это страшно, как впечатлительно?

– Не Черный, а Костик меня зовут. Понимаешь, мы должны быть осторожными, как тысяча зайцев. Кто знает – не захочет Шура переперезомбировать кого-нибудь из нас под напряжением в 1000 вольт или в серной кислоте? Да со всеми остальными осторожными надо быть. В том числе, и теми буйными тиграми, которые в тайге вокруг шахты бродят.

– Кончай, Костик, пугать. Вон, Бельмондо уже в штаны наложил.

– Наложишь тут... – сокрушенно покачал головой Борис. – Микрофоны в георгинах, церебрально-параличные в засадах... Представляешь, Коля – тебя в заложники этот церебральный берет... Привязывает тебя к инвалидной коляске, ток к ней подключает и подползает к тебе, извиваясь в экстазе, с пассатижами в трясущихся руках...

– Ладно вам юродствовать, – сказал я, улыбаясь. – Давайте еще по полстаканчика и пойдем шашлык жарить. Там Егорыч, наверное, уже беспокоится. Увидит нас здесь со стаканами – обидится.

Через пятнадцать минут мы уже вплотную занимались шашлыком. Хозяин, взяв двадцать долларов, ушел за барашком. Я начал разводить костер в огороде, Бельмондо – точить ножи, а Коля по нашему молчаливому согласию улегся в кубрике отдыхать. Его мощный храп, невзирая на трехслойные стены, свободно достигал моих ушей.

Пока он спал, мы с Борисом еще до наступления темноты разделали барашка и я начал нарезать его еще теплое мясо. Егорыч тем временем чистил и резал лук, а Борис сидел рядом со мной на раскладном стульчике и рассказывал о последних годах своей жизни.

Шашлык получился отменным. Когда мы лениво доедали последние палочки и, глядя на оставшиеся бутылки, соображали, хватит ли спиртного до ночи, из окружающих наш стол кустов манчьжурской вишни выскочили люди в масках из черных капроновых чулок. Через пять минут после нападения мы с друзьями, связанные и с мешками на головах, лежали в закрытом кузове мчащейся куда-то грузовой машины.

Примерно через час машина остановилась.

– Ну, Костик, спасибо тебе за шашлыки! – пробурчал наконец пришедший в себя Николай. – А где Егорыч?

– Нет его, только мы трое, – ответил я, откашлявшись.

– А про доллары он твои знал? – прохрипел Борис, лежавший, по-видимому, у заднего борта.

– Знал, конечно, что есть. Я ведь дал ему за постой десятку и за барана дал. А сколько есть, я ему не говорил. Хотя, по нашим напиткам и закускам он мог прикинуть...

В это время задний борт открылся, в кузов забрались люди и куда-то унесли бурно матерящегося Колю. Через пятнадцать минут люди вернулись и унесли Бориса. Еще через пятнадцать минут они тащили уже меня, сначала по ровному месту, а потом волоком вверх по ступенькам. В конце пути я был брошен на пол, затем мне развязали руки и ноги, подняли и с раскачкой куда-то бросили. Придя в себя, я услышал скрип закрывающейся двери, и лишь затем почувствовал, что в предоставленном мне помещении очень жарко.

– Привет, Костик! – услышал я слабый голос Бориса. По-моему мы в бане.

– В сауне, дурак! – поправил его Николай. – Давайте, что ли развязываться?

– Дык меня они развязали... – сказал я, начиная догадываться, кто нас пленил. – Только, вот, мешок с головы сниму и вас развяжу.

Сбросив с головы мешок, по запаху и пыли – явно из-под картошки, я увидел, что мы действительно заперты в сауне. Она была довольно ярко освещена двумя лампами в рудничных колпаках. Раздевшись до трусов, я подошел к термометру. Он показывал 160 градусов.

– Ты что прохаживаешься? – недовольно пробурчал Бельмондо. – Давай, развязывай. Жарко, блин.

Я не спеша развязал друзей. Освободившись, они быстро скинули одежду и мы сели у двери – здесь было несколько прохладнее, чем в других местах сауны.

– Даю голову на отсечение – мы на Шилинке, – сказал я разглядывая стены и полки помещения. – Значит, мы в нужном месте. И еще мне кажется, я знаю, зачем мы здесь. Нас будут перезомбировать...

Я оказался прав. Нас перезомбировали и перезомбировали зверским способом. Целый день нас держали в сауне, температура в которой поднялась до 180 градусов. После того, как мы теряли сознание от жары и жажды, дверь открывалась и нас окатывали холодной водой. Придя в себя, мы обнаруживали рядом с собой ведро какой-то жидкости, отдававшей чем-то неприятным. И мы пили ее, вырывая ведро из рук друг друга.

На исходе второго дня Коля с Борисом попытались добраться до калориферов, но камни, их прикрывавшие, были столь горячи, что вынуть их, даже обмотав руки одеждой, было невозможно. К вечеру третьего дня Борис уже не мог двигаться. Коля, чувствуя, что скоро тоже ляжет, попытался разобрать стенку, но я его остановил.

– Если мы предпримем что-нибудь в целях освобождения, то Шура придумает что-нибудь другое или вовсе прикончит, – сказал я ему. – Лежи и не дергайся. Выдержишь – будет очень хорошо...

Не успел я договорить, как дверь сауны раскрылась, вошли Елкин с Тридцать Пятым и утащили бездыханного Бориса.

– Вот видишь, – сказал я бессильно опустившемуся на пол бледному Коле. – Один из нас уже отбыл в мир иной. Сейчас ему Смоктуновский напоет свои райские песни, а Инка борща наваристого нальет с сахарной косточкой... Счастливчик...

Но Коля меня не слышал. Судя по всему, у него был инфаркт. Я бросился к нему (мне тогда показалось, что я бросился, на самом деле я приблизился к нему чуть быстрее ленивца), приложил ухо к сердцу – оно билось едва слышно.

Я выматерился, встал и начал колотить в дверь. Минут через пять она неожиданно раскрылась и я чуть было не выпал наружу. Не обращая на меня внимания, в сауну вошли Смоктуновский и Ваня Елкин. Смоктуновский опустился на колени, взял правую руку Коли в свои руки и что-то неистово забормотал. По всем признакам он был значительно возбужден, и возбужден как человек, посягнувший на невозможное. Также опустившись на колени, я поймал блуждающий взгляд сумасшедшего поэта и понял, что Коля находится в очень тяжелом состоянии.

В этот момент в сауну вошел Шура. Окинув взглядом бездыханного Баламута, он, сделал знак Елкину, приказывая взять Баламутова за руки. Когда Елкин выполнил его немой приказ, Шура взялся за ноги Коли и они вынесли его прочь. Ногами вперед.

Решив, что и мое перезомбирование закончено, я вернулся в сауну и стал собирать одежду. Когда я закончил и направился к выходу, кто-то, не заглядывая внутрь, захлопнул дверь у меня перед носом. Видимо, мой черед слушать песни Смоктуновского еще не настал.

Я пожал плечами и поудобнее улегся на полу. Никакого беспокойства за свою жизнь я не ощущал. Все происходящее казалось мне игрой, в которой чтобы выиграть, я должен был проиграть. А это так приятно...

Я послонялся по сауне и, отодрав от деревянной обшивки пару щепок, вернулся к двери и, отжав ее наружу, вставил щепки в образовавшуюся щель. Под дверью сразу же стало прохладнее и я улегся под ней в полной решимости не вставать даже тогда, когда принесут воду.

Когда я пришел в себя, рядом со мной сидел на корточках Смоктуновский. Он слабо улыбался; было видно, что думает он уже не обо мне, а о вселенской поэзии. Тут сзади к нему подошел Шура и, слегка тронув его плечо рукой, приказал удалиться.

Когда Смоктуновский ушел, Шура присел передо мной и, сделав длительную паузу, спросил:

– Кто ты?

И неожиданно для себя я, зло прищурив глаза, выпалил:

– Шура я! Я – Шура!

– Шура? – сразу растерявшись, переспросил он. – Какой Шура?