– Плохая сказка... – выдала Полина, едва справляясь с охватившими ее чувствами. – Сочиняй, давай, другой конец! Хороший.

– По-моему, конец вовсе даже неплохой. Разве это плохо, если кто-то когда-то поступил так, что ты можешь пересечь теперь эту страшную пустыню без особых затруднений?

– Папочка, ну сочини другой конец! Ну что, тебе трудно? А то я не буду ночью спать, и бабушка тебя в следующий раз ко мне не пустит.

– Ну ладно, слушай тогда. И вот, когда силы уже почти покинули их, они увидели друг друга. И поползли навстречу. И через вечность руки их соприкоснулись, а глаза увидели глаза. Сердца их заполнило чувство, которое было во много крат шире самой широкой пустыни, и они поняли, что жили не зря, и шли не зря. Легко поднявшись, они взялись за руки, и пошли к горизонту. Они были полны сил, потому что, если любовь, живущая в сердце, шире самой широкой пустыни, то всякая пустыня становится бессильной.

– Молодец! – похвалила отца Полина. – А теперь давай в эту сказку играть.

Последующие пятнадцать минут они раз за разом ползли по песку друг к другу. Когда их руки соприкасались, девочка шептала, закатив глаза: "Ах, наконец-то я нашла вас!"

На пути домой Полина угрюмо молчала, а когда отец показал ей дождевик: "Смотри, дочка, дедушкин табак", – и вовсе устроила истерику:

– Ты прикоснулся к этому ядовитому грибу, ты плохой, ты теперь грязный, не прикасайся ко мне.

И пошла вперед, не разрешая отцу с собой поравняться.

...Прощаясь с дочерью, Чернов посетовал как всегда: – Совсем ты меня не любишь...

Семилетняя девочка застыла, что-то припоминая. Вспомнив, выдала, запинаясь, цитату из... Евгения Евтушенко: "Выспрашивание чувств... противно... природе чувств"...

– Это бабушка научила тебя так сказать? – осмыслив услышанное, выдавил Чернов.

Светлана Анатольевна знала, что бывший зять любит Евтушенко.

– Да! – сверкнула глазами Полина.

– Это подло так говорить отцу...

– Ты мне не отец!

...Было уже не так больно, как раньше. Может быть, оттого, что назавтра должна была придти Ксения.

Выйдя с работы, она поскользнулась на гололеде. Не дал ей упасть хорошо одетый мужчина.

– Вы куда так спешите? – спросил он, с интересом разглядывая ее порозовевшее от мороза лицо.

– Домой, куда же еще.

– Давайте, подвезу?

– Я с незнакомыми мужчинами не езжу.

– Так давайте познакомимся. Меня зовут Михаилом. Вот паспорт. Вот удостоверение.

Ксения пролистала паспорт. Сорок лет. Женат, двое детей, мальчик и девочка. Прописка московская. Затем раскрыла удостоверение.

Чернов рассказывал ей о книжке Стефана Цвейга. Она называлась "Звездные часы человечества". И вот он, ее личный звездный час! Ее принц! Да что принц! Всесильный бонза естественной монополии!

Бонза довез до метро на новеньком "Мерседесе". Помог выйти из машины. Помявшись, сказал: "Хочу вам что-нибудь подарить, у меня сегодня счастливый день". Ксения пожала плечами, и он купил в подземном переходе золотой перстенек за пять тысяч. И предложил обмыть покупку в ближайшем ресторане.

Они выпили две бутылки дорогого шампанского и литровую бутылку "Белой лошади". Он был из Красноярска. Жена с двумя детьми по-прежнему там. Как и Ксения, симпатизирует Быкову. Сильному человеку. Настоящему мужчине. "Зря его судят. Настоящие мужчины дерутся и потому иногда убивают друг друга". Долго удивлялся, что его новая знакомая не знает N, известного вора в законе. Она даже подумала, что ее "звездный час" и есть этот N. Испугалась. Потом изрядно опьяневший Михаил рассказывал, как пробивался наверх. Две Курские дуги и три Сталинграда, не считая десятка Пирл-Харборов. Потом они ехали к нему домой на Юго-Запад. Несколько раз могли разбиться. Это освежало. Ксения давно не была так счастлива.

В одиннадцатом часу он посадил ее в такси. И отправил домой, сказав водителю, что размажет его по асфальту катком, если с его "дочкой" что-нибудь случится.

Таксист вез ее, как фарфоровую. И проводил до дверей квартиры. Он не хотел умереть на асфальте.

На следующий день они обедали в ресторане. Михаил прислал за Ксенией машину. После обеда купил ей в переходе модные сапожки за четыреста долларов. Отправляя на работу, сказал, что на выходные дни возьмет путевку в загородный пятизвездочный отель организации.

C Черновым она решила пока не порывать. Что-то к нему тянуло. Не выговорилась, что ли? Или просто хотела попасть в книжку? А может, он стал вещью, которую жаль выбросить?

Ксения позвонила в пятницу. Сказала, что гриппует и придет только в следующий четверг.

Чернов заскучал.

Он привык к этой женщине. Она приходила к нему из другого мира.

Из того, в котором человек произошел от Бога, не от шимпанзе.

Из того, в котором работают и живут, не иссушая всё и вся размышлениями.

Из того, в котором бездумное и бездельное времяпрепровождение – это радость и цель, а не повод ощутить себя неприкаянным.

Она пришла в четверг, он набросился сразу, он повторял: "Люблю, люблю! Какая ты красивая!"

Ему нравилось, как доверчиво она воспринимает его слова, как всецело отдается ему.

Он чувствовал, что скоро, она уйдет к "состоявшемуся" мужчине.

Уйдет, и он останется один, и ему опять придется выкарабкиваться из бездны одиночества, опять придется днями напролет сидеть у компьютера, превращая горечь, тщету, неуверенность в выдуманную любовь, призрачную надежду, во все то, что принуждает жить.

"Люблю, люблю! Какая ты красивая! Слова-приправа, слова-катализаторы, – думал он, вдыхая сладкий запах ее тела. – До чего же я докатился!

...Хотя нет, поднялся. Раньше я говорил своим женщинам лишь только то, что рождалось в душе, раньше я говорил, выражая чувства. А теперь я говорю то, что им приятно слышать...

Значит, я не люблю Ксению? Нет, люблю...

Но как женщину. Всего лишь как женщину.

О, Господи, как приятно лежать рядом с ней!

Я понимаю, она проста, практична, она давно решила все вопросы и не хочет быть другой, более глубокой, более личностной... Но какая она женщина! О, Господи, как приятно ее трогать, как приятно целовать ее, как приятно прикасаться к ней телом...

– Соседи, наверное, слышат твои крики... – улыбнулась Ксения, когда Чернов отклеился от нее.

– Ну и что? Они – симпатичные молодые ребята, им наверняка импонирует, что их сосед хоть и старый пердун, но занимается тем, же что они.

– Пойду, помоюсь, сегодня опасный день...

После курицы с яблоками и ста граммов коньяка Ксения спросила, как обстоят у Чернова литературные дела.

– Да никак, – ответил он. – Все осмысливаю твой рассказ... Надо придумать к нему кое-какие финтифлюшки. Домыслить, короче... Вот, к примеру, я придумал, что вы с Катей были любовницами. Очень уж близко к сердцу ты приняла ее поступок... Ты ведь его несколько раз называла изменой...

Ксения сконфузилась. Чуть-чуть, но сконфузилась.

– Нет, мы не были любовниками, – ответила она, погасив в глазах какую-то темень (или ему показалось?). – Но что-то все-таки было...

– В этом нет ничего странного, – сказал Чернов механически. Ему захотелось в альков. – Ваши отношения могли быть платоническими...

– Да, я любила ее... Как подругу.

– Как подругу...

– Да, как подругу. Что ты там еще придумал?

– А еще я придумал, что ты толкнула Бориса на убийству друга. Чтобы отомстить Кате...

– Кате? А причем тут Катя?

– Ты же говорила, что Катя перестала с тобой дружить из-за Володи?

– Из-за Володи? Ты откуда это взял? – прищурила глаза Ксения. – У Володи была не Катя, у Володи была Оксана. Ну, писатель...