Куинт встал с кресла и пошел к двери.

— Вы еще побудете у себя, сэр? — спросил Кэслейк.

— Да, — кивнул Куинт. — Я не уйду, пока вы не прочтете отчет и не представите план действий.

Оставшись один, Кэслейк подошел к окну и выглянул на улицу. Над прудом кружились недавно вернувшиеся ласточки и стрижи. «Так же, наверно, вьются они и в Барнстапле», — подумал Кэслейк. Утром пришло письмо от Маргарет. Она сообщала, что выходит замуж за Тома Бикерстаффа, продавца автомобилей. Кэслейк не раз играл с ним в регби, а потом выпивал кружку пива. Интересно, как бы повели себя Маргарет и Том, узнай они, что он стоит у окна и, глядя, как у пруда встречаются влюбленные, недолго прогуливаются в обнимку и спешно прощаются, чтобы не опоздать на свои поезда, и обдумывает первое в жизни убийство. Что ощущает он? Да ничего. Интуиция подсказывает — самое опасное впереди. А потом он будет принадлежать Клетке безраздельно… Как Уорбойз, как Куинт, как все остальные. Чертов дневник. Ведь он, наверно, стоял на полке, на самом видном месте. «Беседы души и тела». Да, леди Джин в чувстве юмора… или в иронии?… не откажешь. А вот ему, Кэслейку, такие беседы противопоказаны.

В кабинет, постучав, вошла секретарша. Она положила на стол большой запечатанный конверт и сказала: «Мистер Куинт просил передать его вам».

— Спасибо, Джоун.

— Чудесный вечер, правда?

— Да, превосходный.

— В такой вечер хочется чего-то… — Она улыбнулась. — Пойти куда-нибудь, развеяться…

Кэслейк улыбнулся в ответ. Он знал, что приглянулся Джоун. А романы между сотрудниками начальство поощряло. И он любезно сказал: «Сегодня у меня куча дел, а то развеялись бы вместе».

— Жаль. Это было бы здорово. Тогда, может быть, в другой раз?

— Почему бы и нет?

Когда она ушла, Кэслейк сел за стол и вскрыл конверт. Оказалось, Гедди говорил по телефону долго, на подробности не поскупился. «Наверное, у него был полный карман мелочи, — решил Кэслейк. — Или звонок оплатили из Клетки?» Он читал медленно и вдумчиво, бесстрастно. Со страстями давно пришлось распроститься.

Они легли спать поздно — весь день проездили вместе с Долли в Уэльс, к старенькой тете Ричарда. Он зашел к Саре пожелать спокойной ночи, да так и остался у нее. И вот теперь после любви они лежали и тихо беседовали.

— Мне очень понравилась твоя тетя, Ричард.

— Она же совсем старая.

— Зато душой молода. И дом у нее чудесный, прямо на реку смотрит. Весь в зарослях рододендрона. Никогда еще не видела я такого очаровательного уголка.

— Ей трудно смотреть за эдакой громадиной. Ведь в нем целый полк может стать постоем. — Он медленно провел рукой по щеке Сары, та повернула голову и легонько укусила его за палец. — Она мне намекнула, что собирается продать дом и перебраться к старой школьной подруге в Шюсбери. По-моему, мудрое решение. — Он помолчал и, размышляя, как встретит его слова Сара, продолжил:

— Тебе там понравилось, верно?

— Еще бы, конечно!

— Так вот, когда вы с Долли обогнали нас, я рассказал ей, что собираюсь купить усадьбу в Дордони, а она и спрашивает: «На кой черт вам с Сарой тащиться за границу?»

Сара негромко рассмеялась: "И она предложила тебе то же самое, что и мне, когда я зашла к ней перед обедом?… "

— А именно?

— Ты же знаешь. Она сказала это сперва мне, а затем тебе, чтобы каждый обдумал ее слова отдельно, а потом… вот теперь и наступило «потом».

— Ты имеешь в виду предложение недорого продать нам усадьбу, чтобы мы переделали ее под гостиницу?

— Почему бы и нет? Лучшего места, чем здесь, нам не найти. Множество комнат в доме, река, два теннисных корта…

— Совсем заросшие… А знаешь, сколько уйдет денег, чтобы привести все в порядок?

— Зато от папы и Долли недалеко. К тому же на родине. Мы слишком долго жили вдали от нее. Милый, — вздохнула Сара, — я была бы там по-настоящему счастлива. Мне там все сразу пришлось по душе. К тому же этот дом принадлежит тебе по праву… а значит, и мне тоже.

Ричард приподнялся на локте, взглянул Саре в глаза и улыбнулся: «Вы это с ней вдвоем подстроили, так?»

— Конечно, нет.

— Конечно, да. Ведь тебе она рассказала обо всем до обеда, а мне — уже после.

— А хотя бы и так. Какая разница?

— Никакой. По-моему, мысль первоклассная.

Потом, в постели у себя, не в силах уснуть, размышляя о теткином доме, о том, как переделать его под гостиницу, он вдруг понял, что за последние недели его жизнь сильно изменилась. Из вполне довольного своим положением ничтожества, лентяя без цели он превратился в человека, твердо знающего, чего хочет. Его будущее безоблачно… если не считать тучки по имени Беллмастер. Что ж, с этим уже ничего не поделаешь. Старик Гедди посоветуется со знающими людьми, и Ричард сделает так, как они скажут. После разговора с Гедди ему временами хотелось, чтобы дневника не было вообще — неприязнь к Беллмастеру уже ослабела. Ведь все это — дела давно минувших дней, и Ричарду становилось не по себе от собственной… чего? Мстительности? Пожалуй. Мертвых уже не воскресить. Даже если отыграться на Беллмастере, это не вернет Саре восьми проведенных в монастыре лет, не восстановит леди Джин доброе имя. К тому же если уж речь зашла о ней — отчего это леди Джин безропотно подчинялась Беллмастеру? Ведь были у нее и воля, и мужество. Она выбрала такую жизнь добровольно. Но хуже всех пришлось бедняге Брантону. Впрочем, стал бы он богаче или счастливей, если бы не женился на леди Джин? Вряд ли. От судьбы не уйдешь. Это сейчас, задним числом ясно — ему сразу надо было жениться на такой женщине, как Долли… "Итак, когда Гедди позвонит, — решил Ричард (звонить к нему в контору Гедди запретил), — я скажу, что бросаю затею с Беллмастером. Если еще не поздно. Ведь стоит дать делу законный ход, и его не остановишь. Словом, не было у бабы забот… Сжечь бы в свое время дневник, да и все.

И вот что еще удивительно. Стоило рот раскрыть, как Гедди явно захотел отделаться от меня как можно скорее. Но это понятно. Он же время от времени работал и на Беллмастера, разоблачать своего клиента ему не улыбалось".

Ричард решил отвлечься, включил свет, взял книгу. Но не успел пробежать глазами по первой строке, как понял со всей очевидностью, что совершил непоправимый промах. Как сказал бы старик Брантон, любитель латинских поговорок: «Людям свойственно ошибаться».

Кэслейк заранее условился встретиться с Гедди и на другое утро приехал к нему домой.

Стряпчий провел его в кабинет — уютный, заставленный книгами. На каминной полке по обе стороны от застекленного ящика с чучелами разноцветных тропических птиц стояли взятые в серебро снимки родственников, а в одном легко угадывался и сам Гедди — школьник в форменном костюмчике и соломенной шляпе. Недавно похолодало, в кабинете работал рефлектор. Около него, за низкий с зубчатыми краями столик и уселись собеседники.

Нацелив кофейник на чашку, Гедди помедлил, спросил: «Близится полдень. Может, лучше хереса выпьете, мистер Кэслейк?»

— Нет, спасибо. Сойдет и кофе, — глядя, как Гедди льет его в чашку, Кэслейк заметил, что руки у стряпчего не дрожат, подумал: «Да, он старая, мудрая птица, владеет собой отменно».

— Чем реже будут вас видеть у меня в конторе, тем лучше. Потому я и пригласил вас сюда.

— Понимаю. Впрочем, с завтрашнего дня я перестану вас беспокоить.

Гедди помрачнел: «Вы-то перестанете. А совесть — нет. Неужели без этого не обойтись?»

— Вы же все прекрасно понимаете, мистер Гедди. Нам в Клетке такой оборот тоже не по душе, но иного не дано. К тому же вам самому почти ничего делать не придется.

— Это ложь во спасение. — Гедди покачал головой. — Вы замыслили убить человека и здесь слова «почти ничего» неуместны.

— Однако и вам раз пришлось это проделать. Во время войны, насколько я знаю.

— Да уж, — Гедди внезапно улыбнулся. — Тогда я попался. Но та женщина была шпионкой, к тому же на войне все средства хороши. Впрочем, не волнуйтесь, мистер Кэслейк, я исполню все, что от меня потребуется. Любопытно… Я, кажется, чуть не влюбился в нее. С виду — истинная итальянка. Утром она лежала, разметав по подушке темные волосы, с румянцем на щеках, и не верилось, что она мертва. Но это было давно, и, признаюсь, я вспоминаю ее все реже.