Его шепот дошел до чутких ушей полковника, мгновенно побагровевшего от ярости.

— Детский сад? Ну-ка, Анохин, примите командование! Итак, даю вводную.

Он на мгновение задумался, потом указкой ткнул в ящик.

— Там — расположение нашей дивизии. Здесь — взвод боевого охранения. Наблюдатели доложили, что вот по этой дороге к нам приближается, — полковник прищурил глаз, — двадцать бронетранспортеров, за ними следуют ракетные установки среднего радиуса действия, пять штук. Замечено также движение противника слева и справа. Командир взвода Анохин, ваши действия? — рявкнул Кислица.

Светик вздрогнул, как от пушечного залпа, и неожиданно для себя тоже рявкнул:

— Отступать!

Кислица схватился за голову, будто не веря своим ушам. Потом вдруг тихо переспросил:

— Как — как? Отступать?

И закричал так, что закачались наглядные пособия, развешанные по стенам:

— Нет такого слова в нашей армии! Кто вас учил?

Потом, успокаиваясь, окинул Анохина недобрым взглядом и сказал:

— Единицу, и то мало вам за такое. Ладно, продолжим. Командир взвода Бессонов, ваши действия.

Ромка вышел вперед, приосанился, подергал зачем-то себя за мочку правого уха и вдруг тоже сказал нечто странное:

— Я полагал бы, товарищ полковник, что в данный ситуации следовало бы...

Кислица даже откинулся назад, будто защищаясь от удара.

— Спасибо, достаточно. Вы кто — военный советник, наблюдатель или... командир взвода? Что за словечки — «полагал бы»? Устав забыли? Что надо немедленно сделать?

— Окопаюсь! — догадался Ромка.

— Вы — командир взвода, самому окопаться мало, — саркастически сказал полковник. — Где отделение расположите, а где приданные средства?

Через минуту разгромленный в пух и прах Бессонов получил свою законную двойку и был отстранен от командования.

Когда зазвенел звонок, полковник сказал:

— Конечно, тактические занятия в ящике с песком — вещь условная. Скоро вам представится возможность развернуть свои полководческие таланты. Двадцатого июня заканчивается сессия, а двадцать первого мы с вами отправляемся на лагерные сборы. Там же будете сдавать экзамены...

— На чин! — подсказал, стараясь сохранять серьезность, Родневич.

Полковник покосил глазом, нет ли подвоха, и согласился:

— Да, на первое офицерское звание. Чтобы его заработать...

— Надо как следует поработать, — хором завершили любимую полковничью поговорку студенты.

— Вольно, Р-разойдись!

К поезду их доставил старенький автобус, неведомо где раздобытый заботливым полковником. С гиканьем, прижав в угол растерянно улыбавшуюся проводницу, штурмовали вагон. Полковник покрикивал, но не строго, больше для порядка. Он вроде бы помолодел, видно, и его волновала предстоящая встреча с Действующей Армией.

Когда тронулись, полковник зашел в купе, где разместилась троица и примкнувший к ним Рожнов.

— Наши жены — пушки заряжены... — мурлыкал Стас, доставая из объемистого рюкзака припасы, заготовленные заботливой супругой.

— Бутылки, надеюсь, нет? — спросил полковник, обводя купе настороженным взглядом.

— Только чай, — не моргнув глазом, соврал Стас, извлекая из рюкзака термос и взболтнув его для верности. — Не хотите?

— Нет, нет, — заделикатничал полковник. — Мне другие купе надо посмотреть...

В термосе, конечно, оказался чистейший армянский коньяк. К всеобщему удивлению, отказался от стопки Светик.

— Не приштавайте к шеловеку, — жуя бутерброд, прошамкал Ромка. — Он теперь — йог.

— Йог? С каких пор?

— Когда дипломную писал, в исторической библиотеке мадам Блаватской начитался, — разъяснил староста.

— Кто это? Почему не знаю? — заинтересовался Боб.

— Была такая дура-истеричка в начале нашего столетия. Во всякую чертовщину верила и других агитировала.

— Ну и вовсе не дура, — запротестовал Светик. — Она же конкретные чудеса описывала, когда в Индии была.

— Ну, допустим, — согласился не любящий теории Боб. — Так ты что, теперь на голове стоишь?

— На голове — это низшая стадия, хатха-йога, — снисходительно разъяснил Светик. — А высшая — четвертая, раджа-йога. Когда человек ее достигнет, он овладевает не только черной, но и белой магией.

— Как это? — спросил изумленный Боб.

— Мадам Блаватская описывает, например, как один йог с помощью черной магии вызвал бурю, а другой, владевший белой магией, ее разогнал.

— Ух ты! — восхитился Боб. — И ты что, тоже можешь?

— Я только учусь, — скромно потупился Светик.

— Что ты уши развесил! Он же тебя разыгрывает! — вмешался Стас.

— Да?! — Боб не любил насмешек. — Ну, Свет, я тебе сейчас так врежу...

Вмешался Ромка, расправившийся наконец с бутербродом.

— Какой Свет? Ребята, опомнитесь. Вы же без пяти минут молодые специалисты. Он теперь вовсе и не Светик.

— А кто же? — недоверчиво спросил Боб, ожидая нового розыгрыша.

Но Ромка был серьезен.

— Святослав Игоревич, никак не меньше. А он, — Ромка показал на Родневича, — Станислав Феликсович.

— А я, значит, Борис Алексеевич? — радостно догадался Рожнов.

— Точно. Ну, для друзей можно попроще. Боб Сеич. А меня — Роман Палыч.

Все поглядели друг на друга с оттенком вежливого уважения.

— Роман Палыч, не угостите сигаретой?

— С удовольствием, Станислав Феликсович.

В купе всунулась чья-то взлохмаченная башка:

— Борька, пошли пулю распишем.

— Борис Алексеевич занят, — веско проронил Светик.

Рожнов бросил на него благодарственный взгляд и, чтобы как-то загладить недавнюю вспышку грубости, спросил:

— Ну, а не пьешь почему?

— Йогам нельзя пить, — серьезно ответил Анохин. — Они питаются только ягодами и молоком.

— А мясо!

— Трупы? Ни в коем случае! — ужаснулся новообращенный.

В глазах Боба зажегся плотоядный огонек.

— Слушай! В лагере за обедом я с тобой садиться буду. Лады?

— Зачем?

— А ты будешь мне свое мясо отдавать!

— Думаешь, солдатам мясо дают? — скептически спросил Родневич.

— А как же?

— Глубоко сомневаюсь. Щи да каша — пища наша.

Рожнов запаниковал. Ему, поедающему за один присест шесть шашлыков, вдруг остаться без мяса?

— Шутишь?

— Нисколько. А ла гер, ком а ла гер. Ешь, что дают. Таковы солдатские будни.

Блеск военной карьеры мгновенно померк в глазах Боба.

— Мне такие будни ни к чему. Я обратно хочу.

На шум снова заглянул полковник.

— Товарищ полковник! Правда, что в лагере мяса не дают?

— Кто сказал? Двести граммов — ежесуточно.

Рожнов так возрадовался, что даже не полез на обидчика.

— Ну, четыреста граммов — куда ни шло!

— Почему четыреста? — удивился полковник.

— Анохин мне будет отдавать.

— За что?

— А он не ест мяса по идейным соображениям.

— Вегетарианец? — хмыкнул Кислица. — Посмотрим, что от его соображений останется после перехода в пятьдесят километров.

А за окном уже синели вечерние сумерки. Мелодия дробно перестукивающих колес воскресила в памяти другой поезд, тот, что вез их с целины. Видно, не одному Ромке вспомнилась их прошлая поездка. Стас снял с третьей полки свою гитару и тихонько, под аккомпанемент лениво перебираемых струн, запел целинную:

Ромка взглянул на него, потом перевел взгляд на притихшего Светика.

— Помните, как мы ночью зерно провеивали? Таким далеким это кажется и немножко смешным...

— Ну, тогда ничего смешного мы в этом не находили, — проворчал Светик. — Помню, мне спать хотелось все время.

Все трое снова переглянулись. В их среде не были приняты громкие слова. Боясь сфальшивить и оказаться непонятым, никто из них не произносил вслух — «дружба, любовь, долг, честь». Они не клялись друг другу в дружбе.

Это подразумевалось само собой. Просто каждый был уверен в надежности двух других, вот и все.