— Это аракчеевщина! Не потерпим! — кричал возбужденно Светик.

— Мы прямо предупреждаем — будет «коллективчик», — сказал Родневич.

— Как это? — не понял полковник.

— Коллективное неповиновение, — гордо объяснил Стас. — Он нам — «налево», а мы стоим. «Направо» — опять стоим. Часов двенадцать так простоим, все запляшут! Я знаю, в одной части коллективчик сделали, наутро командира отстранили — поминай как звали.

Кислица насупился.

— Ну, вы полегче. Здесь ведь армия, а не институт. Раз приказано, надо выполнять. Потом Ванечкина в какое положение ставите? Он ведь тоже молодой специалист.

— Как «молодой специалист»? — ахнул Бессонов. — Я думал, ему лет сорок.

— Да нет, ваш одногодок. Я с его отцом когда-то служил. Он погиб уже после войны. Так сказать, при исполнении служебных обязанностей. Сын суворовское училище кончил, а в этом году — высшее училище имени Верховного Совета. С отличием, между прочим. За что и получил сразу старшего лейтенанта. Вы у него первые. Ну, погорячился парень по молодости. Так ведь и вы не сахар, а?

Подавленные услышанным, ребята вынуждены были признать, что они далеко не сахар.

Уже лежа в просторной палатке, где одновременно размещалось десять топчанов, первое Отделение первого взвода продолжало спорить, прощать или не прощать досадившему старшему лейтенанту.

— Да бросьте вы ерепениться! — кричал уже забывший про колотье в боку Рожнов. — Командир всегда прав.

— Есть же общечеловеческие нормы поведения, — возражал Светик. — А он с нами, как с быдлом! Почему сам не надел противогаз? Я бы посмотрел на него!

— Так у него же не было.

— Взял бы мой. Я с удовольствием бы уступил.

— А ты вообще поставь себя на его место. Еще не такое бы отмочил.

— Вот уж нет!

— Это ты сейчас с позиции солдата рассуждаешь. Забываешь, что бытие определяет сознание.

— А что, Боб прав, — неожиданно поддержал его Бессонов. — Вспомни про Мишку.

Действительно, Мишка, год назад кончивший институт и работающий теперь в каком-то министерстве, изменился до неузнаваемости. Забегал в институт теперь «только на минуточку», то и дело вскидывая к глазам левую руку с часами, а в правой волоча тяжелющий портфель.

— Завтра — коллегия, — объяснял он озабоченно станке друзей. — Мой вопрос слушают. Очень важный. О состоянии и мерах по улучшению.

— Улучшению чего? — въедливо интересовался Бессонов.

Мишка разводит руками.

— Не могу сказать. Такая служба.

— Ну, а вообще-то, как живешь? — хлопал его по плечу Родневич.

— Сто двадцать в месяц — отдай, — начинал деловито перечислять Мишка, — еще прогрессивка бывает. Годика через два, если шеф на пенсию пойдет, повышение будет.

— Скучно ты живешь, Мишка! — брякает Светик.

— Ну почему? — вяло возражал тот. — У нас и весело бывает. Вот на днях одна наша сотрудница письмо важное потеряла. Шмон был! Уже проект приказа с выговором подготовили. А она, оказывается, — тут Мишка заливается идиотским смехом, — его у Ивана Ивановича оставила.

Друзья печально переглядывались и скучно приглашали не забывать, заходить почаще.

— Неужели и мы такими станем? — спросил Ромка.

— А почему бы нет? Рожнов будет орать на подчиненных, например, — сказал Светик.

— Если только по делу, — пробасил Боб.

— Родневич научную организацию труда начнет внедрять, — добавил Ромка.

— А что тут плохого? — ревниво откликнулся Стас. — Зато ты наверняка махровым бюрократом станешь. Причем с этакой улыбочкой — зайдите завтра.

— С чего это ты взял? — опешил Роман.

— Сколько ты Алку с характеристикой манежил? Три дня?

— Так это за ее строптивость. Чтоб начальство уважала.

— Вот-вот. А дальше что будет?

— Ребята, я придумал, как воспитать нашего начальника! — неожиданно воскликнул Светик. — Мы ему на психику надавим!

— Как это?

— Ведь завтра у нас боевые стрельбы начинаются, так?

— Так...

На полигоне, когда Ванечкин дал команду «Вольно» и все сели покурить, ожидая, пока привезут патроны, Светик вдруг громко сказал, так, чтобы дошло до ушей стоящего поодаль командира:

— И ничего ему не было.

— Кому ему?

— Ну, брату моему двоюродному.

Он энергично подмигнул Стасу.

— Это во время учений, что ли? — включился тот.

— Я тебе ведь уже рассказывал...

— А что такое? Расскажи нам! — послышались голоса.

— Мой брат, когда служил, попал на боевое учение. Ну, и когда шли в цепи, случайно ранил взводного.

— Как случайно?

— Тот выскочил вперед, а брат в этот момент увидел мишень, нажал гашетку, и одна пуля как-то рикошетом во взводного. Следствие признало, что случайно. А вообще-то и жалко его никому не было.

— Кого?

— Да взводного! Совсем загонял ребят!

По бесстрастному лицу Ванечкина было непонятно, как он реагирует на рассказ, да и вообще слышит ли его. Только последующие события показали, что слова Анохина попали в цель.

Стреляли из автоматов. По четверо подходили к огневому рубежу, ложились, брали в руки лежащие здесь автоматы. Над каждым поочередно наклонялся Ванечкин и выдавал по десять патронов, приговаривая:

— Расслабьтесь, не лежите скованно. Вам покажут три мишени, через каждые шесть секунд. Ваша задача поразить их тремя очередями. Внимание. Огонь!

В первой четверке стрелял Рожнов. Он поразил все мишени и получил отлично. Ликование его было столь бурным, что оно мешало стрелять остальным. В конце концов Ванечкин, рассердившись, услал его проверять мишени. Настала очередь стрелять Анохина, Бессонова и Родневича.

Потом Стас уверял, что все получилось не нарочно. Просто он пропустил мимо ушей наставление старшего лейтенанта о том, что, давая третью очередь, надо нажимать спусковой крючок до конца, пока не кончатся патроны. Стас четко отбил три очереди — «тра-та-та», «тра-та-та», «тра-та-та» и, когда все остальные ужо поднимались, со свойственной ему методичностью еще раз услал затвор вперед и нажал на спуск. Грянул неожиданный выстрел, и прямо в нос Ванечкину, нагнувшемуся, чтобы узнать, из-за чего задержка, угодила стреляная гильза.

Оказалось, что нервы старшего лейтенанта не совсем в порядке.

— Ты что, сдурел? — закричал он, срываясь на дискант.

— Рядовой Родневич стрельбу закончил, — с достоинством ответил Стас, поднимаясь и снимая очки в массивной оправе, которые он напяливал на нос во время стрельбы. — И вовсе не сдурел, произвел контрольный выстрел, согласно инструкции.

— Наряд вне очереди! — скрипнув зубами, сказал Ванечкин. — Мальчишка.

Свою долю нервозности внес Рожнов, когда стреляли из ротных пулеметов. Неожиданно для всех и в первую очередь для самого себя он не попал в мишень. Все пули ушли значительно выше.

— Два, — сухо констатировал командир роты.

— Товарищ старший лейтенант! — взмолился Боб. — Разрешите еще раз. Честь мундира!

— Хорошо! — досадливо отмахиваясь от него, согласился Ванечкин. — Когда все отстреляются, дам вам еще одну возможность.

На этот раз Рожнов целился нестерпимо долго, наконец раздались звучные выстрелы, и... опять мимо!

— Товарищ старший лейтенант! — взволнованно закричал, подбегая к Ванечкину, Анохин. — Рожнов плачет!

— Как плачет? — изумился командир.

Все, нарушая порядок, бросились за ним.

Боб действительно плакал и не стеснялся своих крупных мужских слез, смешанных с машинным маслом и пороховой гарью.

— В чем дело, Рожнов? — растерялся Ванечкин.

— А-а-а! — ответил Боб.

— Прекратите немедленно! Покажите пулемет. Так и есть! Зачем прицел сдвинули?

— А-а-а! Расстояние до цели — сто метров, а на прицеле было — двести, — всхлипывая, ответил Боб.

— Не надо передвигать. Ведь пулемет пристрелян. Ну, ладно, вот вам еще десять патронов.

С мгновенно высохшими глазами Рожнов ухватился за пулемет и... выбил максимальное количество очков. На радостях, по баскетбольному обычаю, он кинулся обнимать старшего лейтенанта. Тот еле отбился от медвежьих объятий старшины.