Учтиво попрощавшись с хозяином и выслушав на прощание пожелание заходить, если мне, Лаптеву, понадобится его, Сокольского, профессиональная визажистская помощь, я пешком спустился вниз. Машина моя, припаркованная вблизи рынка, оказалась на месте и даже цела, не помята и не поцарапана. Вблизи нее, правда, вертелся лопоухий паренек в кожаной турецкой куртке, влюбленными глазами посматривая на фары моего «жигуля». В руке юноша баюкал нечто вроде портативной отвертки.

– Башку откручу, – грозно пообещал я, упреждая преступные намерения юного ворюги. Можно было бы, конечно, дождаться, пока он начнет делать свое черное дело, взять его с поличным, отвести в милицию и передать в руки коллег майора Окуня. Но сейчас у меня не было времени даже для того, чтобы просто накостылять наглецу по шее.

Паренек, признав во мне хозяина тачки, разочарованно сплюнул и, бросив прощальный взгляд на фары, удалился, посвистывая. Забираясь в салон своего автомобиля, я с горечью подумал о нашей молодежи, за которой мы совершенно не следим. У нас в Управлении существует, конечно, пресловутый отдел Ц, который, по идее, должен скрытно курировать молодежные объединения и даже внедрять туда свою агентуру. Однако в отделе этом работают, по преимуществу, бывшие сотрудники упраздненной пятерки и еще более бывшие комсомольские секретари. Попробуй-ка, внедри хоть одного из этих мордатых хоть куда-нибудь! Я хихикнул про себя, представив любого из цэшников в крутом рокерском прикиде. Картинка! Самая просторная кожаная куртка не вместит ни одного из этих пузанов. А платят цэшникам, между прочим, поболее, чем нам. Вероятно, с целью сохранения опытных кадров. Вдруг однажды придется восстанавливать пятерку? Так специалисты – вот они, даже раздобрели на казенных харчах. Удобно. Вообще в нашем Управлении сидят на хорошей зарплате о-о-очень много предусмотрительных людей в разных званиях. Они все предусматривают да рассчитывают, потому-то для работы у них совсем не остается времени. И приходится вкалывать нам с Филиковым. Капитализм, разделение труда…

К дому следующего физика, Бредихина, пришлось пилить через центр, выстаивая по десять-пятнадцать минут в каждой пробке. Проще и быстрее, честное слово, было бы доехать на метро, подобно тысячам других безлошадных москвичей; всего одна пересадка на «Боровицкой». Название станции неожиданно напомнило мне о редакторе «Московского листка», с которым мы так недавно расстались, и я твердо решил, что дело об убийстве Маши Бурмистровой я просто так МУРу не отдам. Хотя всякий мой официальный интерес к этому убийству только насторожит Петровку, а тогда жди от милицейских какой-нибудь мелкой подлянки: внезапной глухоты их телефонов, утери вещдоков и пр. Заколдованный круг получается. Кстати, слово «круг» вновь пришло мне на ум уже по другому поводу. Когда я, старательно обогнув Преображенское кладбище, вырулил на Большую Черкизовскую и никакого дома номер пять, строение в, не обнаружил. Пришлось спешиться, приткнуть своего «жигуленка» у какой-то галантерейной лавки на Преображенском валу, вернуться к станции метро и уже от станции «Преображенская площадь» начать свой анабазис. Номер пятый я нашел практически рядом с метро, однако чуть подальше был уже номер седьмой – безо всякого намека на какие-то побочные строения. Пришлось вернуться обратно к дому пятому и тщательно обследовать внутренние дворики. Дома пять, буквы а и б, оказались в первом же таком дворике. Вид у обеих букв был какой-то нежилой, а свежевырытая траншейка, кучи щебня, досок и отделочного кирпича поблизости наводили на мысль о том, что запустение продлится недолго, хотя вряд ли оба здания и впредь будут предназначены для жилья. Скорее, здесь разместятся какие-нибудь офисы или магазины. В крайнем случае – казино, чья близость к станции метро сыграет свою положительную роль: гражданам, оставившим на зеленом сукне все до копеечки, будет гарантирован бесплатный жетон. Мелочь, а не так обидно.

Фантазируя на тему будущего здешнего казино, я чуть не пропустил искомое строение в. Правда, и заметить этот дом было довольно мудрено. От постороннего наблюдателя здание было наполовину скрыто кучами строительного мусора, с одной стороны, и буйной зеленью – с другой. К тому же и табличка с номером и буквой успела то ли выцвесть, то ли проржаветь, и в результате прочесть что-либо на ней можно было лишь при изрядном напряжении сил.

Но я напряг свои силы и прочел. Убедившись, что передо мной и впрямь жилище господина Бредихина Николая Федоровича, я критически осмотрел дом. Когда-то, еще при царе Горохе, это было наверняка очень приличное деревянное строение на каменном фундаменте, накрытое добротной дощатой крышей. Однако со времен упомянутого монарха дом, похоже, толком и не ремонтировался – разве что поверх гниющих досок крыши кое-как настелили десятка два кривых жестяных листов, которые хороший хозяин предпочел бы скорее выбросить, чем позориться. Судя по всему, господин Бредихин хорошим хозяином не был. Потому его жилище давно уже напоминало ту самую избушку на курьих ножках, что когда-то повернулась к лесу передом и к нам задом – да так и замерла навсегда в этой неудобной позе. Чтобы найти дверь, пришлось протискиваться мимо мусорных куч, а затем подниматься по допотопной лестнице, по которой было страшно взбираться без помощи перил, однако опираться на хлипкие перила – еще страшнее. Благополучно добравшись все-таки до двери, я стал привычно озираться в поисках звонка или хоть дверного молотка, но, не найдя ни того ни другого, просто интеллигентно постучал по дверным доскам костяшками пальцев.

Тишина в ответ.

Я стукнул вторично: уже посильнее. Еще интеллигентно, но уже с некоторым раздражением. По-прежнему тишина.

Если передо мной действительно сказочная избушка, то положено стучать и в третий раз. Теперь я уже забарабанил кулаком, отгоняя предчувствия, что любой сильный удар может разнести в щепки весь этот прогнивший теремок. Дверь выдержала. Она, возможно, вынесла бы и удары ногой, но тут я сообразил: можно ради интереса попробовать потянуть дверную ручку на себя.

Просто, как все гениальное. И гениально, как все, что проще пареной репы. Дверь со скрипом отворилась. Из двери пахнуло сыростью.

– Николай Федорович! – проговорил я с порога.

Молчание. Только скрип потревоженной двери. Николай Федорович определенно не торопился подавать голос. Или не мог? Я с испугом подумал, что в такой избушке запросто можно обнаружить даже не труп хозяина, а уже его готовый скелет, обмотанный многолетней паутиной. Как в фильмах про Индиану Джонса. Я рискнул войти – и сразу погрузился из солнечного света в кладбищенский полумрак. Дверь за мною закрылась. Окна же здесь были не то занавешены на совесть (со времен немецкой бомбежки?), не то на совесть забиты фанерой. Непонятно, правда, для чего хозяину понадобилось использовать совесть таким образом. Но, в конце концов, дело вкуса. Я зашарил по стене в поисках выключателя, но только поцарапал палец; двинулся вперед наугад, растопыривая руки, словно неопытный слепец, пока не наткнулся на нечто. Нечто по габаритам походило на письменный стол и таковым оказалось. Я воспрянул духом: на столе могло быть что-то вроде светильника. Так и есть! Пальцы мои вскоре нащупали увесистое подножие какой-то конструкции с кнопкой у основания. Ну, была не была. Я нажал на кнопку и ощутил прилив радости. Ибо конструкция в самом деле оказалась лампой и даже работающей. Тусклый конус света выхватил из мрака несколько предметов. Я знал, что, как только мои глаза привыкнут, я смогу обозреть всю комнату. Терпение, Макс, подумал я. Скоро ты сам все увидишь. Либо небо в алмазах, либо скелет в шкафу.

Увы, радостью первооткрывателя в полной мере насладиться я не успел.

Потому что за спиной своей услышал весьма неприятный звук. Неприятный именно оттого, что слишком хорошо знакомый.

Звук взводимого курка. Точнее, курков – что было в тысячу раз хуже. Приятно работать с профессионалами. Всегда знаешь, что от них ждать, чего и когда бояться. Знаешь, когда следует поднимать лапки кверху, а когда стоит проявить чудеса героизма и сделать это, по возможности, побыстрее.