Однако безнадежнейшим из всех безнадежных стало для меня дело Партизана, над которым я трудился с января и которое не стало причиной моего увольнения с позором из органов лишь оттого, что в нашем отделе вообще сомневались в существовании Партизана. Насколько я знаю, некрасовские сослуживцы с Петровки, например, были твердо уверены, что в природе есть не одно, постоянно разбухающее взрывное дело, а несколько десятков самостоятельных происшествий, каждое из которых следует рассматривать отдельно. МУР-овцы, по-моему, доблестно разыскали и упекли нескольких предполагаемых виновников, которые, вероятно, были плохими людьми и, скорее всего, были и впрямь виновны – но только не в том, за что им намотали срок.

Прозвище «Партизан» придумал я сам после двух первых происшествий – на Саянской улице и на Первомайской. Оба раза взрывы прогремели в подъездах жилых домов, и оба раза обошлось все шумовым эффектом, выбитыми стеклами и двумя деревянными дверьми подъездов, выломанных взрывной волной. И на Саянской, и на Первомайской злоумышленник применил самодельные безоболочные взрывные устройства – примерно такие, какие использовали в 41-м наши партизаны, когда с Большой земли им присылали не опытных саперов, а девочек-радисток и пачки «Красной звезды» с зажигательной речью товарища Сталина. Тротиловый эквивалент обеих бомбочек был сравнительно небольшим – граммов по сто пятьдесят каждая, так что серьезных разрушений они вызвать не могли. Из газет и из скуповатых рассказов Некрасова выяснилось, что потенциальными жертвами взрывов оказались люди, никаким боком к теневому миру не причастные. Сие открытие поставило орлов-сыщиков в тупик, но, в конце концов, они рассудили, что диверсии – дело рук местной мафии, борющейся за лидерство в этих районах, и профилактически похватали с полдюжины мелких авторитетов, впаяв им незаконное ношение оружия и сопротивление милиции. Я не был против чисток столицы от малокалиберных крестных папаш, однако они, на мой взгляд, никакого отношения к Партизану не имели. Подозрения мои подтвердились ровно через неделю, когда точно такие же по конструкции безоболочные партизанские устройства были применены на улице Сайкина и на Новогиреевской. Почерк взрывника был вполне узнаваемым: бомба в подъезде, химический взрыватель плюс абсолютная, по милицейским меркам, бессмысленность акции. Ибо граждане, жившие во взорванных подъездах, по всем параметрам были скромными служащими или мельчайшими предпринимателями, чей месячный доход был эквивалентен рыночной стоимости всего одной из взорванных бомбочек. Овчинка определенно не стоила выделки – рано или поздно эту элементарную мысль должны были осознать и в МУРе. Если чем и отличались два последних взрыва от двух первых, то лишь несравненно более разрушительными последствиями. Каждое из двух подброшенных устройств имело уже заряд взрывчатого вещества массой свыше двухсот пятидесяти граммов по тротиловой шкале. В доме на Новогиреевской только чудом все обошлось без человеческих жертв: взрывом разворотило кирпичную стену, разметало мебель и выбило стекла вместе с рамами. Люди завтракали на кухне – только это их и спасло. Как и после первой пары взрывов, все терялись в догадках, кому понадобилось устраивать такую диверсию. Тогда мне тоже казалось: стоит найти алгоритм – и преступника можно будет вычислить. Лишь после взрыва и пожара на Ленинском мои нехорошие предчувствия подтвердились. Похоже, Партизану было решительно все равно, где и что взрывать, и, значит, в следующий раз взрывное устройство могло сработать где угодно – в центре или на окраине, в подъезде хрущобы или у стен богатого офиса… Впрочем, как я понял, МУРовская бригада, посетив обгорелый особняк на Ленинском, увешанный после пожара ледяными сталактитами, легко удовлетворилась умозаключением, согласно которому жертвой террориста наверняка был коммерческий директор фирмы «Биколор» (или «Бакалавр» – что-то вроде этого), у которого просто обязаны были найтись влиятельные враги. Я же, со своей стороны, понял, что еще долго вынужден буду не искать Партизана, а только регистрировать его взрывы, отмечая, что с каждым разом все более непредсказуемым делается временной интервал между акциями, что неуклонно возрастает тротиловый эквивалент. Сколькиграммовое устройство бабахнуло на Ленинском, не удалось подсчитать даже в лаборатории Сережи Некрасова – пожар смешал все следы, а пожарники, своими брандспойтами превратившие дом в ледяной дворец, только добавили неразберихи. Правда, по самым приблизительным прикидкам, Партизан дошел уже до четырехсотграммовой бомбочки, и я не без страха ожидал, когда и где он перейдет рубеж в пятьсот граммов тринитротолуола. Пользуясь временным затишьем, я перепроверил все знакомые мне каналы, по которым Партизан мог бы получить необходимую взрывчатку, и с горечью убедился: за последние полгода число таких каналов, полностью или частично неизвестных нам на Лубянке, возросло в геометрической прогрессии. Если бы здесь чувствовалась рука сапера-профессионала, был бы шанс рано или поздно выйти на злоумышленника. Вся беда была в том, что Партизан определенно являлся любителем – ловким (ни разу никто его не видел, даже издали), умелым, не слишком изобретательным (взрывные устройства были одной и той же конструкции). Самое же главное было даже не в этом: кажется, Партизану просто нравилось взрывать. Когда я впервые доложил о своих предположениях генералу Голубеву, тот с ходу поинтересовался: Видеомагнитофон у тебя дома есть? – Не нажил пока, – скромно ответствовал я, не понимая, при чем тут видик. Ну, а кабельное телевидение по вечерам смотришь? – продолжил свой допрос шеф. Время от времени, – признался я, уже догадавшись, к чему Голубев ведет. Так я и думал, – с удовлетворением сказал тогда генерал. – Рекомендую месяцок-другой не смотреть американских боевиков, всякие версии о маньяках-взрывниках как рукой снимет… – Я-то могу их и год не смотреть, – пробормотал я. – Правда, взрывы-то случаются не только в американском кино, но и в нашей Москве. Генерал сморщился: Не каркай. Терпеть не могу, когда ноют будет хуже, будет хуже… – Будет хуже, – буркнул я упрямо, на что мой генерал только головой мотнул, будто смахивал невидимую паутинку с лица. Или, допустим, зеленую гусеницу.

Рвануло через месяц. То есть и в течение этого срока кое-кто в столице практиковался с взрывными устройствами: подорвали «мерс» Захара Дубровского, Мистера Холодильника (как называли его газетчики), швырнули лимонку в витрину офиса «Абсолюта», разнесли вдребезги пустовавший милицейский стакан на Садовой. Однако я чувствовал – это все не те взрывы. Только когда бомба неизвестного злоумышленника разнесла в щепки кафе «Минута» на Алтуфьевском шоссе, я, приехав на место происшествия, мгновенно понял: вот оно! Теперь Партизан явно вошел во вкус и действовал с большим размахом. Заложены были уже две безоболочные бомбы в двух местах, а каждый заряд – уже не меньше полукилограмма по тротиловой шкале. Здание «Минуты» даже не взорвалось – оно в буквальном смысле взлетело на воздух, так что в окна верхних этажей стоящих поблизости пятнадцатиэтажек залетели обломки досок крыши и чуть ли не покореженная металлическая посуда, поднятая ввысь мощной взрывной волной. Ну, что?! – заорал я, вернувшись с пепелища и, как был, грязный, злой, растерянный, появившись в кабинете Голубева. – Будем ждать, когда Партизан взорвет ГУМ? Какую-нибудь станцию метро? – Не ори у меня ТУТ – неуверенно оборвал меня шеф. – И не паникуй. Где кафе – там рэкет, проще простого. Твой Партизан, если он вообще есть в природе, здесь ни при чем… – При чем! При чем!… – зашипел я. – Дайте мне хотя бы с десяток человек, и из них чтобы двое было саперами, и проводника дайте с собакой, науськанной на взрывчатку… – И еще вертолет, и полсотни коммандос, и чтобы все были боксерами в полутяжелом весе… – в тон мне продолжил генерал и уже серьезно сообщил: – Все, что я могу, – это дать тебе пока разрешение заниматься этим делом самостоятельно. Ты меня пока еще не убедил, что твой Партизан – не миф… – Спасибо, товарищ генерал, – ответил я этому благодетелю. – Благодарю за оказанное доверие… Оправдаю! – Не злись, – пожал плечами Голубев. – Я, между прочим, вообще не уверен, что имею право отвлекать своего лучшего работника на всякое… на всякое такое… Ты, кстати, еще не оформил всех документов по делу этого… ну, с удавами. – Если вы имеете в виду дело Боа-Королевич, то оно давно оформлено и ждет только вашей визы, – парировал я. Тогда ты наверняка не послал ответ на последний запрос из Верховного Совета по поводу покушения на депутата Безбородко, – немедленно припомнил генерал. Шеф знал, чем меня можно донять. Я послал, – процедил я, – я их всех так послал… – Не груби, – бдительно оборвал меня Голубев. – И не шути с представительной властью. Обидятся депутаты – и проголосуют за недоверие всему нашему ведомству. – А нам никак нельзя, – тоскливо поинтересовался я, – проголосовать за недоверие им? – Иди, свободен, – ответил генерал. – Язык без костей. И чего я тебя, Макс, пресс-службе не отдал? – Да кто еще, кроме меня, работать на вас будет? – брякнул я и поспешно ретировался. Брякнул – и как в воду глядел. Поскольку вышеописанный разговор состоялся четыре дня назад, а четыре дня спустя Голубев срочно вызвал меня и объявил, что все свои дела я откладываю и немедленно еду на улицу Алексея Толстого, где произошло убийство и где уже вовсю работают наши добрые друзья из Московского угро. «Да при чем тут Комитет?» – огрызнулся я. Генерал с мученической гримасой объяснил при чем.