Однажды этот гнедой сбежал с табуном диких лошадей, пасшихся наверху в Пустыне, откуда и сам он был родом. Индейцы гонялись за ним два года, пока поймали и вернули Старому Джо. «Лихое чучело — ничем не проймешь, — говорил после Джо. — Чистопородные хороши, ничего не скажу, но лучше ты мне подай местного. У этих кишка вытянет, как бы круто ни пришлось. Эти могут! Им хоть бы что. И ведь он понимает, что о нем заботятся, умная головушка! Думается, он скорее лось, чем лошадь, только что деревья не объедает. И эта хитрая животина, кажется, начинает соображать, что со мной ей светят прогулки поинтереснее, чем без меня».

— Далеко собрался? — проревел Джо сквозь буран.

— На Гору, за волками, — гаркнул я что есть мочи просто ради того, чтобы его взбодрить.

— Белого добра там наверху навалило — пропасть, — сказал он спокойно и вдруг снова заорал: — Я не глухой! За три дня сюда еле добрался. Сроду не видал столько снегу. Волков собираешься ядом травить? Выпить есть что-нибудь?

Я выудил из подсумка фляжку с крепким ромом и, усевшись поудобнее в седле, приготовился наблюдать, как у него глаза на лоб полезут. Но он даже не моргнул. Я сказал Джо, что сам еще не знаю, надо ли убивать этих волков: кое-кто из фермеров жалуется на них всю осень и зиму, но знает ли он хоть об одном случае, где бы их стая действительно зарезала скотину?

— Нет. Ничего такого я не слыхал, — сказал он спокойно. — Эти волки идут издалека. Вдесятером. Они прошли от дороги на Клускус, вниз по Бэцэко, к водопаду Чайни-Фолз. От Горы свернули к Мускуош и к Черной, я видел их следы на той стороне, у Ючинико. Еще слыхал, что они подходили к Батнуни. Минни говорит, к ней заглядывали, а Маленький Чарли Кремо повстречал их у Большого Луга.

— Как, по-твоему, Джо, стоит их убивать?

— Да нет. От них вреда никому нет. По крайности до сих пор.

— Вот я и хочу поглядеть. Похоже, что большей частью околачиваются в районе Горы.

— Что же, я тебе лыжню проложил. Вроде Маленький Джимми Лик должен здесь проехать от Пола на грузовых санях. Может, встретитесь. Оленей полно в том лесу, где пихта, к северу от дороги.

— Оленей, Джо?

— Вот именно, оленей! Глухой ты, что ли?

Вот так новость! Я был уверен, что зимой олени и на полсотни километров не приблизятся к этому густому сосновому бору.

— Точно, — повторил он в ответ на мои сомнения и для полной ясности припечатал свои слова четкой струей табачной жвачки, которая едва не угодила в Сэка. — Им тут самое место квартировать. Ключи на Горе никогда не замерзают. Занятное место. От горячих ключей снег кое-где, должно быть, тает, а под ним — зелень. Вот они тут всю зиму и торчат, и в хорошем виде. Я, бывает, себе тут подстрелю небольшого. Может быть, и вапити тебе попадется. Ну и крепкий твой ром, упаси бог.

Фактория Пола у Открытой Воды выглядела гостеприимно, когда вечером мы наконец добрались туда. Я завел Поки в сарайчик позади амбара и взглянул на термометр. Было около пятнадцати ниже нуля.

Четыре лошади из упряжки Маленького Джимми Лика уже стояли в сарае, и пятерым животным вместе будет тепло и уютно. После еды Джимми извлек колоду карт, не грозивших зрению чрезмерным глянцем, и предложил мне сыграть по-тихому в покер. Жена его тем временем укладывала детей спать на другом конце неразгороженной избушки, причем Сэк ухитрялся как-то участвовать в этой процедуре. Маленький Джимми еще более тихий человек, чем Маленький Чарли, и игра была и правда самая что ни на есть тихая. Он очистил мои карманы от всей звонкой, а отчасти и от хрустящей монеты. «Ты, по-моему, здорово играешь в покер», — сказал Джимми, пряча мои денежки. Это была самая грубая гипербола за весь вечер!

Найти волчьи следы было нетрудно, потому что стая как раз накануне посетила Открытую Воду, вылизала выброшенные Полом банки из-под сардин, обнюхала остатки лихих табачных плевков Джо и поиграла старой лосиной шкурой и картонными коробками. Мы пошли по следу на север от дороги и вскоре очутились в могучем лесу из альпийских пихт и елей, где некоторые стволы достигали метра в поперечнике. Мы попали в особую местность. Этого небольшого холма не коснулись пожары, свирепствовавшие вокруг в последние годы, и на нем остался оазис девственного леса. Взобравшись на лыжах на вершину, я вскипятил котелок чая и, сидя под ярким февральским солнцем, любовался пейзажем и вслушивался в мирные звуки зимнего леса. Заснеженный ландшафт разворачивался вдаль по четкой линии горизонта, рождая ошеломляющее ощущение пространства. Высота здесь почти полтора километра — это наивысшая точка во всей обширной округе.

Пройдя по лесу километров семь-восемь, я прикинул, что оленей там зимует не больше сотни — стадо не очень большое. Снег лежал рыхло, слоем около полутора метров, и олени оставляли следы лестничками, шедшими серпантином вокруг холма. Поскольку снег не падал уже несколько дней, поверхность была усеяна нанесенными ветром мелкими обломками хвои с прицепившимися к ним кусочками лишайника. Налакомившиеся лишайником олени были, по-видимому, в хорошей для февраля форме, и волки не решались их тревожить. Это зимовье было настоящим оленьим раем.

Несколько раз за утро с северо-запада северный лесной ворон обращался ко всем обитателям леса с призывным кличем. Говорят, что ворон доживает иногда до ста лет и не уступает мудростью и долговечностью орлу и дикому гусю. Он важный персонаж в мифологии и фольклоре индейцев. Если хочешь приобрести недобрую славу, застрели ворона на индейской территории. Зимой ворон обычно живет в одиночку, хотя и водит дружбу с волком и еще кое с кем из лесных тварей. Когда в гулкой тишине разносится его мелодичное карканье с широким диапазоном, это значит, что где-то случилось убийство и идет дележ добычи.

Обратно мы пошли другим путем, вокруг холмов — я хотел посмотреть, что там делается. Как я и ожидал, при нашем появлении ворон сразу же сменил удовлетворенный крик на предостерегающее карканье. Метрах в десяти друг от друга лежали убитые волками лосиха и лосенок. Дело было сделано дня три назад, и добыча была уже наполовину съедена. Мы походили вокруг, чтобы определить предыдущих посетителей: там отобедали лисы и койоты, одна росомаха, один пекан, пара куниц, два или три горностая и несколько красных белок [32], а кроме того, гаички, сойки и сам ворон.

Для настоящего прозекторского исследования мы пришли поздновато. Я разломил бедренную кость лосенка — хилого недоростка. Костный мозг, который у здорового животного имеет цвет розового жемчуга, был ярко-красным — верный признак развитой дистрофии. Бедренная кость самки обнаружила еще большее жировое истощение. Она была очень стара, низкоросла, с испорченными зубами. Видимо, у нее была и какая-то болезнь челюстной кости. Ноги были покрыты наростами. Такие же наросты на морде, вероятно, мешали ей хорошо видеть. В легких мы скорее всего нашли бы твердые, величиной с мячик для гольфа пузыри эхинококка, в грудной клетке даже остались прилипшие куски легких. Волчья стая определенно совершила общественно полезное дело: лосиха все равно не дожила бы до лета; теленок, может, и выжил бы, но унаследовав все материнские болезни.

У Открытой Воды в эту ночь первый лесной волк завыл около девяти часов. Мы с Сэком взобрались на крышу сарая, чтобы лучше слышать последовавший за этим дикий хор. Это были стоны, поднимавшиеся от баса к вибрирующему фальцету, то протяжные, то отрывистые, резко диссонирующие тирольские йодли, вопли. Первобытная музыка звучала в морозной ночи. Я не мог понять, исходил ли концерт из одного места или это эхо повторяло звуки, шедшие из двух направлений и отраженные холмами. Сэк явно считал, что мы попали в окружение, но он, конечно, не трусил — просто его била лихорадка. Я показал ему вверх на сосну, якобы увидев там пуму. От возбуждения он свалился с крыши, а потом затих. Из темноты с расстояния в несколько сот метров его стали заманивать жалобными руладами. «До чего это все не ново и не интересно!» — всем своим видом говорил Сэк.