Летом на иных озерах есть дни, когда рыба словно пропала. Может, у нее «разгрузочный день» и она сидит на одном планктоне? На самом деле рыба, конечно, есть, по крайней мере в наших озерах. Чем же кормятся эти скользкие твари? Не обращайте внимания на пессимистов, говорящих, что рыба ушла, что жарко, что рыбы нет. Подойдите к делу творчески: налаживайте удочку, проводите муху, приспосабливайтесь к жизни как она есть. Например, подвяжите побольше грузил, чтобы дойти до термоклина, особенно в середине лета, когда озеро гладкое как стекло.

Ловля на личинку донной удочкой покажется новичкам непонятным новшеством, но ветеран оценит это изобретение. Педант, который принципиально ловит только на сухую муху и должен, хоть убей, увидеть, как бурлит вода и форель поднимается на поверхность, не поймет, в чем прелесть такой ловли, когда наживку погружают чуть ли не до самого дна и потихоньку ведут. Пожалуй, для души в этом меньше отрады, чем при ловле на сухую муху. Во всяком случае эта ловля закаляет терпение, так как при ней торопиться забрасывать снова нельзя. И она развивает у рыболова тонкость осязания — ведь форель иногда выплевывает наживку в мгновение ока.

В озерах, где удишь, стоя на якоре под обрывом, над зарослями водорослей, над отмелью или рифом, мне не нравится «быстрая» донная удочка, которую трудно контролировать, когда вытаскиваешь. Она погружается слишком быстро и часто цепляется за дно или запутывается в водорослях. Мне больше по вкусу средняя скорость, когда леска идет на дно без остановки, но легко возвращается и с дальних и с близких расстояний. «Быстрая» хороша только для стальноголовых лососей и мальмы.

Возможность забрасывать смело и далеко — большое преимущество. Точная и деликатная подача наживки, как в ловле на сухую муху, здесь не так важна. Пробным забросом обычно можно выяснить, на какой глубине пасется рыба. Иногда это каких-нибудь несколько футов. В кристально чистом озере видно, как погружается наживка, как рыба ходит на глубине, и можно прикинуть, за сколько времени леска проникнет до того или иного уровня.

Для донного ужения очень хороши наживки на больших тяжелых крючках — номер 6 или 4, можно даже брать крючки с утяжеленным стеблем. Хороши черные, желтые, оранжевые и зеленые мухи «кери» как целые и в полном оперении, так и малость общипанные. Их легко привязать, и рыба почти всегда на них клюет. «Креветка», «доктор Спрэгли», «пиявка» черные или темно-коричневые, а также водные насекомые вроде гребляков тоже хороши. Но дело не в названиях. Лучше говорить о типах наживок. Сам я едва ли сумею определить два десятка мух без ошибки, да и среди них не все найдутся в моих коробках с наживками.

В рыбной ловле, как и в охоте, самое приятное выслеживать и подкрадываться. Просто прийти на водоем или стать на якорь над отмелью и начать удить — мне не интересно. Я люблю выбрать себе жертву и постараться выловить именно ее, особенно когда ужу в небольшом озере, где живет несколько увертливых крупных рыбин. Таких рыб я запоминаю надолго.

Иногда я ловлю на одном озере, куда входишь через изогнутую заводь, настолько заросшую лилиями, что, кажется, байдарке туда не пробраться. По сути это пруд метров четыреста в ширину. Береговой откос круто уходит в глубину метров на двенадцать. Ручеек, текущий из поросшего тополями и елями болота, никогда не пересыхает, и в нем достаточно места и гравия для небольшого нерестилища. В этом озере водятся рыбы фунтов на десять — пятнадцать. Мы с доктором Бэйкером открыли его много лет назад, и из года в год каждый независимо друг от друга ходил туда за форелью, не подозревая, что удит там не один.

Люблю сначала посидеть в лодке у края воды, разглядеть внимательно все вокруг и только потом забросить леску. Сознательное мышление отключается, и в душу входит мирная жизнь пруда, но, если всплывет форель, я ее замечу; обычно это одна-две рыбы...

Помню, я как-то весной сидел там погруженный в созерцание. На берегу появилась лосиха с крошечным новорожденным теленком. На озере были гоголи [33], ушастые поганки и малые гоголи — всех по паре. В камышах бранились трупиалы [34], в лесу барабанили воротничковые рябчики, причитал козодой, выпь скрипела как водокачка.

В камышах форель поедала стрекоз. Я наблюдал за прыжками этой рыбы почти до вечера. Через полчаса стемнеет. Форель возобновила взлеты. Я осмотрел ярко-голубую полосатую муху «белый медведь» на крючке номер 2 с длинным стеблем. Наживка потрепанная, слишком крупная, экзотическая. Хороша для показа, для беседы рыболовов, только не в воде. Вещь завораживающая, подошла бы, пожалуй, для людоедки-мальмы, дремлющей на дне пруда и пожирающей все, что попадется на глаза. Я привел в порядок муху, подострил крючок, привязал наживку.

Выскользнув из своей засады, я отмотал метров двадцать лески, оставив немного в запасе, и начал ждать. Рыба поднялась около лилий. Подаю наживку, форель буравит воду, но крючок засел крепко. Рыба едва не прикончила меня и мою лодку на затонувшей коряге, а потом проволокла сквозь заросли лилий в заводь. В конце концов я вытащил ее сачком, прикинул на руке, сколько весит, а затем выпустил на волю...

— Поздно уже, и я с голоду подыхаю, — напоминаю я Слиму в третий раз.

— Ладно. Шабаш. А то я здесь готов хоть неделю торчать.

Широкий плотный лось ростом этак на метр тридцать рысцой пересекает луг, грузная складка кожи на шее раскачивается из стороны в сторону. На рогах все еще приклеены полоски бархата.

— Неплохо бы такого заложить в морозильник, — говорит Слим. — Ничего, вертелу по нему недолго скучать.

Хитро придумала природа. В гон лось-самец почти ничего не ест, хотя бродит без устали в поисках коровы. К ранней зиме он не успеет припасти ни грамма жира, если же осень протянется, то к декабрю лось будет опять в форме. В брачный сезон, когда лось возбужден и плохо соображает, охотиться на него легче, но бить на мясо его нужно в августе или в самом начале сентября. Поэтому в отдаленных районах охоту на лосей открывают рано.

— Есть новости, Чарли?

— Лошади малость разбрелись. На эту ночь поближе поставлю.

Слоисто-дождевые облака после грозы рассеивались, начинали поблескивать звезды. От костра, разведенного Чарли, дышало уютом. Аромат рома, разбавленного водой Дивного ручья, мягко вписывался в благоухание ночи. Мы жарили мясо на ивовых угольях, тушили собранные в «котловане» грибы. Сэк съел четырехфунтовую форель и сгрыз в порошок кости от жаркого. А потом настал и черед гагачьего спальника. Дождик постукивал по брезенту. Шуршали камыши. Радужная форель плескалась в берилловых водах.

Я проснулся от звона колокольцев и услышал, как Сэк надрывается, а Слим вопит: «Чарли, шугани их! Они же на палатку прут!» Подхватив свое барахло, я выкарабкался наружу и при этом обвалил палатку. Напуганные чем-то лошади грозили растоптать ее в ту же минуту. Слим и Чарли, держа в руках по колокольчику, ржали как помешанные. У костра на корточках грелись Алэн Слэш, Джонни и сын Маргарет, прискакавший ночью.

— Картина «Рассвет на болоте», — хмыкнул он.

После крепкого кофе мир начал глядеться веселее. Обрывки слоисто-кучевых облаков вразброд неслись на восток по чистому небу. Языки тумана вились вверх по склонам и отслаивались от вершины горы. За ночь бобр починил плотину, и воды в ручье убыло. Мелкая форель поднималась к поверхности. Ласка с заплатками белого зимнего меха на шоколадной шубке перебегала через ручей по бревнышку. Скоро она станет совсем как горностай. Пискнув словно вспугнутая мышь, я подманил зверька чуть не на полметра. Потом навел бинокль на озеро внизу: по берегу бродят два лося, на воде, как обычно, качается пара гагар, спинки выныривающей форели поблескивают на солнце.