При натаскивании на пуму большая проблема — олени. Достойная своего звания охотничья собака просто не в силах устоять перед запахом и видом животного, скачущего от нее прочь, точно на пружинах, а поскольку пума кормится в основном оленями, кугуаровая гончая постоянно находится в зоне их обитания и должна быть «оленестойкой». Сэка я сначала познакомил с ручным оленем, жившим на соседней ферме, куда мы часто наведывались. Потом, когда он достаточно подрос, чтобы не отставать от меня при ходьбе, я стал брать его в лес, где он свел знакомство и с дикой разновидностью.

Охотники на пуму, которые тренируют собаку на домашних кошках, только попусту тратят время. Собака становится чересчур самоуверенной и кровожадной. Один такой «тренер» как-то шел по поселку с тремя своими блюдолизами, и тут навстречу им попался кот, который по кошачьему обыкновению начал шипеть и делать наскоки и отскоки. Это послужило собакам сигналом. Завывая, как духи смерти, они сорвались с места. Кот молнией метнулся к своему убежищу — отверстию внизу декоративной матерчатой двери хозяйского коттеджа. Гончие разодрали материю, проникли в дом и загнали кота на пианино. Отношения с соседями были испорчены. За пумой погонится любая стоящая собака. Но есть ли на свете другая такая кугуаровая гончая, как Сэдсэк, который на веранде частенько играет в «кучу-малу» с двумя соседскими кошками!

Когда Сэдсэку исполнилось семь месяцев и ростом он догнал своего отца, я взял на время у Джима Макензи его старого, покрытого боевыми шрамами ветерана кугуаровой охоты — кошкодава Ниппера, дабы тот преподал Сэдсэку кое-какие уроки. Нип был вполне оленестоек, надежен, свиреп, участвовал во многих битвах, но так и не понял, что подкрадываться к пуме и вступать с ней в бой — не его дело: он должен лишь загнать зверя на дерево и там держать его в плену. Собаке, которая лезет в драку с пумой, на долгую жизнь лучше не рассчитывать, так что Нип жил под постоянной угрозой. Впрочем, умер он от старости.

В свой первый серьезный поход Сэк отправился с Ниппером в январе, когда какой-то фермер сообщил, что на холмах около Драконова озера видел следы пумы и трех годовалых котят. Местность была нетрудная, и охота прошла удачно: мы уничтожили всех четверых. Удар когтями мало что изменил в истерзанной наружности Ниппера, для Сэка же его разорванное ухо явилось боевым крещением. Меня беспокоило только одно — у Сэка все еще не прорезался голос. На беду Нип тоже охотился молча. В следующее воскресенье мы выследили и загнали на дерево кугуара-самца. Ниппер научил щенка идти по следу пумы, по меня по-прежнему тревожила его безголосость и драчливость. Из-за этого я уже потерял раньше одного доброго пса. Правда, со временем голос мог еще появиться...

Сэк стал самостоятельным, и в ту зиму мы с ним выследили еще нескольких пум. Голос у него крепчал, на свои первые именины он весил тридцать шесть килограммов и еще продолжал расти. Забор уже не был для него преградой, но без меня он от дома далеко не отходил. Теперь он стал настоящей кугуаровой гончей, единственной в городе, и его общественный престиж был примерно равен популярности местного юродивого.

Потом он вдруг начал слепнуть. Оболочка глазного яблока разрасталась, постепенно закрывая сетчатку, а ветеринара в городе не было. Повстречав на улице городского врача, я описал ему болезнь. Доктору Бейкеру, который и сам охотился на пум, она была известна. Он догадался, что это птеригий — наследственное сосудистое заболевание, частое у породистых собак.

«Обойдемся без поездки в центр, — сказал доктор. — Я приготовлю все, что нужно, и мы прооперируем его сегодня после обеда». Операция удалась, но у Сэка с тех пор стал несколько потрепанный вид.

Образование Сэка продвинулось, когда в городе появился Келли. Его хозяин, геолог-разведчик Фрэнк Муни, объяснил мне, что Келли — метис. «Наполовину лайка, наполовину волк, — сказал Фрэнк. — Из резервации». Пес не разрешал до себя дотрагиваться никому, кроме Фрэнка. Держась на почтительном расстоянии, я осмотрел уши Келли, его широкий череп и мощные челюсти, его иссиня-черную шерсть, объемистую грудную клетку, широкую спину и ляжки, его пальцевые отростки, когти, следы, которые он оставлял на талом весеннем снегу. Я тщательно рассмотрел волосок из его шерсти и сравнил его с волчьей шкурой. И я слышал его запах. Так что либо кто-то одурачил Фрэнка, либо Фрэнк дурачил меня, либо Келли дурачил весь город. Во всяком случае, если среди его предков и затесалась собака, от нее он ничего не унаследовал.

Бобыль Келли привязался к Сэку. Во время своих пребываний в городе Келли навещал нас каждое утро, благосклонно принимал в дар банку собачьей лососины и забирал Сэка на прогулку, знакомя его со всем, что есть изысканного в нашем городе, и обучая терпеливому искусству клянчить у хозяек дармовое угощение: тихонько ткни входную дверь носом и дай ей захлопнуться; потом встань в сторонке и постарайся казаться голодным — слегка облизнись, чтобы тебя поняли, и гляди на хозяйку с рыцарским обожанием, словно она единственная женщина на свете. Но главное — не наступи на тюльпаны.

Случалось, что Келли приходил вечером и оставался ночевать. Где-то под утро, часа в четыре, он проскальзывал в спальню. В бледном сумраке его глаза светились, и меня будило скорее само его присутствие, чем прикосновение холодного носа к моей руке. Я вставал и выпускал его, и он, ни разу не обернувшись, перемахивал через забор и исчезал неслышно, как привидение.

Однажды, когда мы с Сэдсэком жили в палатке у истоков Ликон-Крик в бассейне реки Кенель, к нам вдруг заявился Келли собственной персоной. Накануне Сэка поцарапала пума, которая не хотела или не могла влезть на дерево, так что мне чудом удалось его выручить. На эту пуму надо было бы не меньше четырех собак, а того лучше — западню или капкан.

Я осмотрел нескольких убитых ею оленей. Вместо того чтобы выдирать шерсть, как поступает большинство пум, эта кошка срывала с оленя шкуру целиком. В два прыжка она оказывалась на хребте у жертвы и действовала без осечки. К тому же брала она не по чину. Она уложила на месте черно-бурую лисицу, застав ее подле своей добычи, хотя обычно пумы это терпят. Койот [8], застигнутый возле другой жертвы, не успел отбежать и на десять шагов. Дикобраза [9] в норе она прикончила аккуратно, почти как пекан [10]. По этому пункту возражений, вообще говоря, не было бы, если бы она отгрызла от своих жертв хоть кусочек. За тот же заход она уничтожила еще целое семейство древесных крыс [11]. Она убила пару лосей [12] с такой же легкостью, как оленей, но есть их не стала. Все это тянуло больше чем на простой каприз. Похоже было, что зверь ненавидит все живое.

За несколько дней выслеживания пумы мы неплохо изучили и ее нрав, и местность. Косой и какой-то раздвоенный след одной из ее задних лап навел меня на мысль, что у этой пумы и в мозгах что-нибудь, наверно, набекрень. Странным также было отсутствие следов других пум — молодых и старых, самцов и самок. Олени попадались в изобилии, мы с Сэком вспугивали их по полсотни за день, и было непонятно, куда провалились другие пумы. Кроме меня, никто в этих местах не охотился, а всего месяц назад здесь их было порядочно. Эта кошка с самыми крупными следами, какие я когда-либо видел, вела себя любопытно, но ненормально, и я чувствовал, что оставлять ее на воле нельзя.

Я тревожился за Сэка, потому что, когда пума решает принять бой на земле, у собаки нет шансов на победу. Кошки взбираются наверх мгновенно и на коротких расстояниях развивают бешеную скорость, но из-за узкой грудной клетки и малого объема легких долгого преследования не выдерживают. Если мы загоним эту пуму в угол, она убьет Сэка мигом, едва переведет дух, или, что еще вероятнее, спрячется, а потом кинется на него из засады.