– Подсчитывал шансы, Альбер? – поддразнил его я.

Он прищурил глаза. Я хотел, чтобы он разозлился.

– Давай, милый мальчик, – сказал я. – Укуси кулак!

Уголком глаза я следил за хитрым маленьким Жюлем. Он улыбался и тоже наступал, дюйм за дюймом, держа руки плашмя и дрожа от желания нанести удар.

Я сделал легкое движение, чтобы сдержать их продвижение. Если им удастся расслабиться, выпрямиться и начать думать, то они могут разделаться со мной.

Руки тяжеловеса Альбера двигались, нога сместилась вперед, отыскивая устойчивое положение, правая рука низко опустилась – все готово для удара телом, в то время как Жюль нацелился на мою шею. Такова была теория. Я приготовил для Альбера сюрприз: моя металлическая набойка ударила его по подъему ноги.

Ты, Альбер, ожидал удара в корпус или в пах, поэтому удивлен, получив чудовищный удар по подъему ноги. При этом, конечно, трудно сохранить равновесие, и Альбер наклонился, чтобы потереть свою бедную больную ногу. Второй сюрприз для Альбера: свинг снизу рукой плашмя в нос. Отвратительно. Жюль наступает, проклиная Альбера за то, что тот сломал ему руку. Жюль вынужден встретить меня с опущенной головой. Я чувствую край стола на своем бедре. Жюль думает, что я собираюсь наклониться в его сторону. Сюрприз для Жюля: я отклоняюсь назад как раз в тот момент, когда он собирается нанести мне удар в шею краем руки. Второй сюрприз для Жюля: я действительно в конце концов наклоняюсь и наношу ему удар в ухо чудесным стеклянным пресс-папье с поверхностью примерно в восемнадцать квадратных дюймов. Кажется, для такого удара нет ничего хуже пресс-папье. Теперь ситуация меняется. Не подбирая пресс-папье, иду к Дэтту, он стоит, он в состоянии передвигаться, и он один из присутствующих в комнате в состоянии принимать решения.

Сбить Дэтта. Он старик, но нельзя его недооценивать: он большой и тяжелый, и он рядом. Более того, он может использовать все, что есть под рукой. Старая служанка осторожна, понимает, что к чему, и в основном не агрессивна. Двигайся к Дэтту. Альбер перекатился и может подобраться ко мне сбоку. Жюль неподвижен. Дэтт перемещается вокруг стола, значит, именно на столе может отыскаться снаряд. Чернильница довольно тяжелая – прибор с принадлежностями для письма разлетается на куски. Ваза: неразумно. Пепельница. Хватаю ее. Дэтт все еще движется, теперь очень медленно, внимательно следит за мною, его рот открыт, белые волосы в беспорядке, как будто он побывал в схватке. Пепельница тяжелая и послужит хорошим оружием. Осторожно – ты не собираешься его убивать.

– Подождите, – хрипло говорит Дэтт.

Я ждал. Я ждал около десяти секунд – достаточно долго для того, чтобы женщина могла подойти сзади и ударить меня подсвечником. В основном она была не агрессивна, эта служанка. Я был без сознания около тридцати минут, сказали они мне.

Приходя в сознание, я произносил:

– В сущности, вы не агрессивны.

– Нет, – сказала женщина, как будто я обвинял ее в серьезном недостатке. – Это верно.

Оттуда, где я лежал на спине, вытянувшись во всю длину, мне не было видно никого из них. Старуха включила магнитофон. Неожиданно раздался звук женского плача.

– Я хочу все записать, – сказала служанка, но плач девушки стал истеричным, она начала так стонать, будто ее пытали.

– Выключи эту чертову штуковину! – крикнул Дэтт.

Было странно видеть его обеспокоенным, обычно его спокойствие было нерушимым. Она неправильно повернула ручку управления громкостью, и стоны, заставившие задрожать пол, пошли мне прямо в голову.

– В другую сторону, – простонал Дэтт.

Звук уменьшился, но магнитофон продолжал работать, хотя рыдание девушки стало теперь еле слышным, но от этого отчаянный плач казался еще беспомощнее, словно кого-то покинули или заперли.

– Что это? – спросила служанка.

Голос ее дрожал, но она, казалось, не спешила выключать магнитофон. В конце концов бобины клацнули и замерли.

– На что похож этот звук? – уточнил Дэтт. – Обыкновенный девичий плач и стоны.

– Мой бог, – хрипло сказала служанка.

– Успокойтесь, – бросил ей Дэтт. – Это для любителей театра. Только для любителей театра, – пояснил он мне.

– Я вас не спрашивал, – сказал я.

– Ну, а я вам говорю.

Служанка перевернула кассету и перемотала ее. Теперь я был в полном сознании и сел так, что мог видеть комнату.

Мария в мужском плаще, накинутом на плечи, стояла у двери и держала туфли в руках. Она безучастно смотрела на происходящую сцену и выглядела несчастной. У зажженного огня сидел парень и курил небольшую манильскую сигару, покусывая конец, измочаленный, как конец веревки, поэтому каждый раз, когда парень вынимал сигару изо рта, он гримасничал, стаскивая с кончика языка кусочки табачного листа.

Дэтт и старая служанка оказались одетыми во французские медицинские халаты с высокими воротниками, застегнутые на пуговицы. Халаты выглядели очень старомодными. Дэтт стоял близко ко мне, рассортировывая полный поднос инструментов и изо всех сил изображая дипломированного врача.

– Ему сделали ЛСД? – спросил Дэтт.

– Да, – ответила женщина. – Он скоро начнет действовать.

– Вы ответите на любой вопрос, который мы вам зададим, – сказал мне Дэтт.

Я знал, что он прав: умело используемые барбитураты могли свести на нет годы моего обучения и весь мой опыт и сделать меня столь же разговорчивым и готовым к сотрудничеству, как малое дитя. А что делает ЛСД, все знают.

Что за невезение – потерпеть поражение и лежать обнаженным. Я дрожал. Дэтт похлопал меня по плечу. Старуха суетилась рядом.

– Амитал, – приказал Дэтт, – ампулу и шприц.

Она разбила ампулу и наполнила шприц.

– Работать надо быстро, – объяснил Дэтт. – Через тридцать минут все будет бесполезно: лекарство действует короткое время. Подвинь его вперед, Жюль, чтобы она могла зажать вену. Протри спиртом, Жюль, незачем поступать негуманно.

Когда Жюль послушно рассмеялся шуточке Дэтта, я почувствовал его горячее дыхание у себя на затылке.

– Теперь зажми вену, – велел Дэтт.

Женщина использовала мускулы плеча, чтобы сжать вену предплечья, и подождала некоторое время, пока вена набухнет. Я с интересом следил за этой процедурой, металлические предметы были блестящими и неестественно яркими. Дэтт взял шприц, и старуха сказала:

– На тыльной стороне руки вены неглубокие. Если образуется сгусток, то у нас еще останется много других.

– Хорошая мысль, – согласился Дэтт. – Он трижды прокалывал кожу в поисках вены, толкая шприц до тех пор, пока кровь не хлынула мощным красным фонтаном в стеклянный шприц для подкожных инъекций.

– Отпусти, – сказал Дэтт. – Отпусти, иначе у него будет синяк. Для нас важно, чтобы синяка не было.

Она перестала зажимать плечевую вену, и Дэтт посмотрел на часы, вводя лекарство в вену равномерно, со скоростью один кубический сантиметр в минуту.

– Скоро он почувствует сильное облегчение, почти оргазм. Приготовьте мегимид. Я хочу, чтобы он мог отвечать на вопросы, по крайней мере пятнадцать минут.

Мсье Дэтт взглянул на меня.

– Кто вы? – спросил он по-французски. – Где вы, какой сегодня день?

Я засмеялся. Казалось, его проклятая игла колола чужую руку, и это было смешно. Я снова засмеялся. Мне хотелось быть совершенно уверенным насчет руки, и я внимательно за ней наблюдал: в белой коже торчала игла, но рука не имела отношения к моему плечу. Создавалось полное впечатление, что Дэтт колет кого-то другого. Теперь мой смех стал безудержным, поэтому Жюль принялся успокаивать меня. Должно быть, я дергался, потому что Дэтту было нелегко ввести иглу.

– Держите наготове мегимид и цилиндр, – приказал мсье Дэтт, у которого были волосы – белые волосы – в ноздрях. – Не будьте излишне осторожны. Мария, быстро подойдите сюда, вы нам понадобитесь, и парня поближе – он будет свидетелем, если нам понадобится таковой.