– «Эс» и «А»? Возможно, это инициалы автора письма?

– Я тоже сразу так и подумал, сэр.

– Вы, наверное, показывали их кому-то еще. Остальные тоже смогли определить, что это именно эти буквы?

– Да, сэр, с первого же взгляда и без всяких сомнений.

– Любопытная подробность, инспектор, крайне любопытная. Очень хорошо. Вы только что слышали показания доктора Мансела. Он полагает, что выстрел был произведен самим покойным, но не берется это утверждать. Вы согласны с мнением доктора?

– Да, сэр. Судя по следам пороха на коже и по расположению пулевого отверстия, покойный действительно сам мог произвести этот выстрел. Но точно такую же картину мы могли бы наблюдать, если бы в сэра Роланда выстрелил кто-то еще.

– Безусловно. Доктор сказал, что отдал вам извлеченную пулю. Вы можете подтвердить, что именно она была выпущена из пистолета, найденного рядом с шезлонгом покойного?

– Да, сэр, именно она.

– Вы сказали, что пистолет принадлежал покойному и хранился в сейфе. Сейф обычно был заперт?

– Когда я подошел, чтобы произвести осмотр, сейф был заперт. Но мне неизвестно, был ли он заперт всегда.

– В любом случае всякий, у кого в руках мог оказаться обычный ключ от сейфа, имел доступ к пистолету?

– Вне всяких сомнений.

– Вы пытались обнаружить следы пребывания на территории поместья неизвестною нам на данный момент человека, который каким-либо образом мог пробраться в «ловушку для солнца»?

– Я осмотрел все самым тщательным образом и не обнаружил никаких подозрительных следов.

– Но, в принципе, вы допускаете, что в момент выстрела на поляне мог находиться кто-то посторонний?

– Нет, сэр. Я абсолютно уверен, что там в этот момент находился только сам мистер Чаттертон.

– Будьте добры, объясните присяжным, на основании каких данных вы пришли к подобному заключению.

– Я могу лишь повторить показания свидетелей, которые мне тогда удалось получить. Я исхожу только из них, а не из личных наблюдений.

– Ваша поправка принята. Пожалуйста, продолжайте.

– В момент выстрела все подходы к «ловушке» были в поле зрения свидетелей. Пространство с северной стороны, практически вплоть до входа, было на глазах у леди Чаттертон, мистера Роско и мистера Буна, как раз только что вышедших из дома, чтобы пойти к мистеру Роланду. Садовник Уикс возился с цветочным бордюром, то есть находился совсем неподалеку от «ловушки». С восточной стороны от «ловушки», тоже совсем рядом от нее, четверо свидетелей играли в теннис, а в тот момент игра была прекращена, поскольку все ждали мисс Олгуд: у нее вдруг лопнул шнурок, и пришлось разуваться и завязывать узел. Нет, со стороны корта и с северной стороны никто не смог бы пробраться незамеченным. А с двух других сторон у нас имеется естественная преграда в виде рек: на юге это Темза, а на западе – Мерроу.

– Я понял. Насчет географических деталей мы более подробно расспросим самих свидетелей. А вас я попрошу ответить на такой вопрос. Разве не мог гипотетический убийца сделать свое дело, а потом спрятаться в кустах или на берегу? Затем он дождался, когда все, кто мог его заметить, соберутся в «ловушке», и убежал. Вы допускаете подобный вариант?

– Думаю, он совершенно исключен. Если бы кто-то прятался в кустах, мы обнаружили бы следы его пребывания: обломанные ветки, примятые листья, но кусты были в полном порядке. На берегу тоже нет ни одного подходящего местечка для укрытия, он представляет собой пологий склон, подступающий вплотную к руслу. К тому же все свидетели показали, что на реке в то время не было поблизости ни одной лодки.

– Вы дали нам убедительный ответ, инспектор.

Коронер сверился со своими записями и сказал, что к инспектору у него больше нет вопросов. После чего справился у присяжных, нет ли вопросов у них. И тут поднял руку тот присяжный, которого Джулиет назвала про себя «юрким и суетливым».

– Я вас слушаю, сэр.

– Мистер коронер, я хотел бы узнать у инспектора, не допускает ли он, что покойного мог кто-то застрелить?

– Лично я полагаю, что свидетель только что дал нам исчерпывающий ответ по этому поводу. Но раз вы спрашиваете, я готов еще раз уточнить. Что вы на это скажете, инспектор?

– Я полагаю, возможность выстрелить была только у сэра Роланда, сэр.

Суетливый пробормотал, что он вполне удовлетворен, и Лоусон лаконично объявил:

– Леди Чаттертон.

Джулиет ощутила прилив острой жалости. Бедная Сильвия! Давать показания на глазах публики – суровое испытание, а тут еще это дурацкое письмо, вообще кошмар. Но в полной мере осознать всю кошмарность ситуации с письмом, ей было некогда, на раздумья у нее оставалось всего несколько секунд – пока инспектор Пардью возвращался на свое место.

Сильвия шла к свидетельскому месту очень медленно, будто на эшафот. Губы ее были крепко сжаты, сразу видно было, насколько тяжело ей держать себя в руках. Коронер старался говорить с ней очень мягко:

– Мне крайне неловко беспокоить вас, леди Чаттертон, но таковы уж правила. Постараюсь сделать нашу беседу предельно короткой.

– Благодарю вас, – тихо отозвалась Сильвия.

Коронер начал с обычных формальных расспросов. Сильвии было предложено назвать свою девичью фамилию, затем она сказала, что была второй женой сэра Роланда и что женаты они были тринадцать лет. Последние десять лет жили в поместье «Жасмин».

– Вы слышали, как доктор Мансел только что подробно охарактеризовал состояние здоровья сэра Роланда, – продолжил Лоусон, – так что не будем снова на этом останавливаться, но я хотел бы уточнить: вам не показалось, что в последнее время недомогание вашего супруга усугубилось?

– Да, безусловно усугубилось, – безжизненным голосом отозвалась Сильвия. – В последнее время он плохо себя чувствовал и был очень подавлен.

– Вот об этом периоде давайте поговорим более подробно. Когда именно началось это ухудшение?

– Началось оно как-то незаметно, он постепенно слабел и терял силы. Назвать в качестве точки отсчета какую-то конкретную дату мне сложно.

– Ну хотя бы приблизительно.

– Эти изменения начались полтора-два месяца назад.

Лоусон кивнул.

– В чем именно они проявлялись?

– Несмотря на жесточайший ревматизм, мой муж был веселым и жизнерадостным человеком. Но теперь он все чаще грустил и замыкался в себе. На интеллектуальных способностях это не отражалось, ум его был по-прежнему острым и гибким, но ему как-то вдруг стало все неинтересно. Он охладел даже к книге, которую с таким энтузиазмом начал писать. Даже занятия ею не могли развеять его хандру.

– А вам не приходило в голову, что его мучают мысли о какой-то неприятности?

– Никогда. Я думала, что причина дурного настроения – дурное самочувствие.

– И тем не менее вы не стали приглашать доктора?

– Не стала. Понимаете, я много раз предлагала мужу ему показаться. Но Роланд даже слышать об этом не хотел. Я опасалась, что приход доктора лишь ухудшит его моральное состояние, и решила пока его не тревожить.

– Понятно. Теперь я обязан задать вам очень деликатный вопрос. Вам не кажется, что подавленность вашего мужа, то его состояние, которое вы только что обозначили словом «хандра», могло быть вызвано неприятными известиями, скажем, такими, которые упоминалось в только что прочитанном нами письме?

Сильвия ответила лишь после длительного раздумья:

– Откровенно говоря, до настоящего момента я об этом не задумывалась. Но, по-моему, это не так. Если бы перемена в поведении зависела от письма, то она была бы резкой, я бы сразу это заметила. Но все складывалось совсем иначе: постепенное ухудшение и потеря вкуса к жизни, без всяких конкретных причин.

– Благодарю вас, с этим все ясно. Следующий вопрос, вы уж простите, будет несколько бестактным. В письме предъявлены определенные обвинения. Могло ли на самом деле произойти что-то подобное?

Самообладание Сильвии на этот раз ей изменило, голос стал звенящим.

– Никогда! Я не верю ни единому слову этого послания. У моего мужа были свои недостатки, как у всякого из нас, но подлым он не был никогда. И мошенником – тоже.