Он был очень смущен, но со свойственным ему упрямством ничего не желал слушать.

– Хатун ошибается, – заявил Мансур Максу после этого «урока». – Она требует, чтобы я все делал не так. Как я могу вытирать пыль после того, как подмету? Ведь я сметаю пыль со столов, она падает на пол, и тогда я ее подметаю.

Это разумно! Иначе делать нельзя!

Мансур твердо знает, что разумно, а что нет. Когда полковник требует подать джема к лебену – кислому молоку, Мансур укоризненно замечает:

– Нет, это ни к чему!

Мансур усвоил и кое-какие военные привычки. Когда его зовут, он отвечает: «Present!»[69], а объявляя ленч и обед, прибегает к краткой, но емкой формуле: «La Soupe!»[70]

Час торжества для Мансура – это когда нужно приготовить всем «ванну» перед обедом. Здесь Мансур только руководит и ничего не делает сам. Под его строгим надзором Ферид и Али приносят из кухни большие жестянки с кипятком и холодной водой (как правило, довольно грязной), и заполняют «ванны» – большие медные чаны, похожие на гигантские консервные банки.

По окончании процедуры Ферид и Али под неусыпным надзором Мансура выволакивают чаны за дверь и выливают воду прямо под крыльцо, так что если выйти после обеда не глядя себе под ноги, то есть риск грохнуться, поскользнувшись на жидкой грязи.

Али, с тех пор как ему поручено доставлять почту на велосипеде, считает, что повседневные хлопоты на кухне ниже его достоинства. Вечно испуганному Фериду теперь приходится одному ощипывать птицу и мыть посуду – ритуальное действо, совершаемое с огромным количеством мыла и минимумом воды.

В тех редких случаях, когда на кухне появляюсь я – продемонстрировать Димитрию, как готовить какое-нибудь европейское блюдо, – там немедленно устанавливаются высочайшие санитарные нормы. Стоит мне взять в руки кастрюлю, абсолютно чистую на вид, как ее тотчас же у меня забирает Димитрий и приказывает Фериду:

– Вымой ее для хатун!

Ферид хватает кастрюлю, немилосердно мажет ее изнутри желтым мылом, потом долго трет намыленную поверхность и возвращает кастрюлю мне. Подавив смутное опасение, что суфле, благоухающее мылом, вряд ли окажется кулинарным шедевром, я, стиснув зубы, принимаюсь за дело.

Вообще обстановка на кухне действует на нервы. Во-первых, жара: девяносто девять градусов[71]. Если бы не щель – единственная в стене, было бы еще жарче. Свет проходит тоже только через нее. Так что в кухне постоянно царит удушливый сумрак. К тому же я всегда теряюсь, когда вокруг меня толпится восторженная и подобострастная публика! Кроме Димитрия, затурканного Ферида и зазнавшегося Али собираются и праздные зрители – Субри, Мансур, плотник Серкис, водовоз – короче, все, кто в данный момент есть в доме. Кухня маленькая, толпа большая…

Она следит за каждым моим движением с почтительным восторгом. Я уже на взводе и чувствую, что ничего не получится. Разумеется, яйцо я роняю на пол, оно разбивается. На минуту устанавливается благоговейная тишина. Они так верят в меня, что, очевидно, считают и это непременной частью ритуала.

Я продолжаю «священнодействовать». Мне становится все жарче. Посуда тут странная, непривычной формы и размера, у веничка для сбивания яиц то и дело отваливается ручка.

Стиснув зубы, я приказываю себе: каков бы ни был результат, я сделаю вид, что это именно то, что я хотела.

Надо сказать, что результат всегда непредсказуем. Лимонный творожный десерт оказывается превосходным, песочное печенье – настолько несъедобным, что мы потихоньку его выбрасываем, а ванильное суфле, как ни странно, пока что получается неплохо. Зато о цыпленка по-мэрилендски (как выяснилось, исходный продукт был не первой свежести и молодости) можно было сломать зубы.

По крайней мере, я знаю теперь, что здесь имеет смысл готовить, а что – нет. Ни на одно блюдо, которое подается сразу после приготовления, не стоит и рассчитывать! На Востоке омлеты, суфле, жареный картофель неизбежно будут сделаны за час до обеда и засунуты в духовку – и никакие протесты не помогут. Зато любое самое сложное блюдо, которое можно приготовить заранее, получается великолепно! Так что о суфле и омлетах пришлось забыть.

В связи с кулинарной темой нельзя не упомянуть еще одного блюда – нам оно подается под именем «бифтек».

Снова и снова это название рождает в душе надежду на кусок говяжьей вырезки, но всякий раз тщетную: на стол неизбежно подается тарелка с кусочками какого-то пережаренного жилистого мяса. Полковник уныло замечает:

– Ничего похожего на говядину, говядины там и рядом не лежало.

Походу в мясную лавку здесь соответствует вот такое незатейливое мероприятие: время от времени Мосул отпрааляется на грузовике порыскать по окрестностям. Вернувшись, он открывает багажник – и оттуда вываливаются восемь живых овец! Эти овцы идут в пищу по мере надобности. Мое строжайшее требование – не забивать их под окнами гостиной. И еще я не терплю, когда Ферид гоняется по двору за цыплятами, кровожадно размахивая ножом.

Подобное малодушие раздражает слуг, для них это – очередная причуда европейцев.

Однажды, еще во время раскопок близ Мосула, один из наших старых бригадиров пришел к Максу и взволнованно сообщил:

– Вам надо завтра сводить вашу хатун в Мосул. Там будет казнь – повесят курдскую женщину! Вашей хатун понравится! Такого ни в коем случае нельзя пропустить!

Мое равнодушие, а вернее отвращение к подобному предложению, его озадачило.

– Но ведь там повесят женщину. Их так редко вешают!

Она отравила троих мужей. Хатун обязательно понравится!

Своим твердым отказом я уронила себя в его глазах.

Огорченный бригадир уходит смотреть казнь один.

Иногда у нас неожиданно прорывается-таки излишняя чувствительность. Вообще-то мы не очень задумываемся о судьбе цыплят и индеек, но однажды купили огромного откормленного гуся. У себя в деревне он, очевидно, был любимцем семьи и в первый же вечер решил искупаться вместе с Максом в ванне. Он имел привычку открывать клювом дверь и с любопытством заглядывать в комнату, как бы говоря: «Мне скучно, поиграйте со мной!»

С каждым днем на душе у нас становилось все тяжелее.

Никто не решался отдать распоряжение повару свернуть гусю шею.

Наконец повар рискнул взять это на себя. Гусь был приготовлен по всем правилам кулинарного искусства, с огромным количеством местных приправ и пряностей, и вид и запах у блюда были потрясающие. Но ели мы как из-под палки. Это была самая грустная трапеза в моей жизни.

Наш архитектор однажды опозорился, когда Димитрий торжественно подал на стол барашка – как здесь заведено, на блюде были и голова, и копытца. Кочка взглянул на это угощение – и едва успел выскочить из комнаты.

Но вернемся к «бифтеку». После забоя овцы разделанная туша используется в следующем порядке: сначала готовятся лопатки; их фаршируют рисом и специями (напоминаю, что это коронное блюдо нашего Димитрия), затем задние ноги, потом готовится блюдо, которое в последнюю войну называлось «потрошки», потом что-то вроде тушенки с рисом, а затем уже наименее ценные обрезки – их долго жарят, отчего они существенно уменьшаются и по консистенции приближаются к подошве, – это и есть «бифтек»!

Нам повезло: вся нижняя половина холма, как оказалось, относится к доисторической эпохе. Мы сделали глубокий шурф – до материковой глины, и перед нами предстали пятнадцать слоев последовательного заселения, из них десять – доисторические. После 1500 года до нашей эры городище было покинуто, – вероятно, из-за начавшегося опустынивания. Как всегда, обнаруживается несколько римских и исламских захоронений. Все подобные погребения мы называем римскими, из страха задеть чувства мусульман, но сами рабочие не столь чувствительны.