— Тут ты, пожалуй, прав, — задумчиво произнес он. — У нас действительно полагают, что на инженера, скажем, учить надо, а в руководители сам вырастет. Вероятность ошибки тут возрастает в огромной степени. Отсюда всякие, конечно, трагедии. Это мы каждый день хлебаем. Но с другой стороны. Ведь у тебя тоже перспектива должна быть. Говоришь, не туда тебя растить начали. А куда, спрашивается, тебя растить? И потом зарплата, тоже не последнее дело. Ведь у человека семья появляется, дети, расходы прибавляются, да и квартира уже побольше требуется, — Николай Иванович невольно бросил взгляд вокруг себя. — В этом смысле тоже перспектива нужна. Другие ради этого за посты и цепляются, и охотятся; хотя, с другой стороны, — перебил он сам себя, — вот у нас на заводе, допустим, лекальщик шестого разряда, высшего, — это же фигура! Это и уважение, это и зарплата. Инженер того не получает, что он.

— Выходит, не только ради зарплаты некоторые за посты цепляются? — усмехнулся Вальков.

— Выходит, — Ответно улыбнулся Николай Иванович. — Но как же все-таки с твоей-то перспективой? Ты же в самом деле вроде как лекальщик шестого разряда.

— Вот-вот, — оживился Вальков. — И у нас сейчас об этом задумались. Был я, допустим, инспектором уголовного розыска в райотделе, так меня в горотдел перевели, в республиканское управление, а там, глядишь, и по важнейшим делам сделают. Это, брат ты мой, тоже перспектива, не думай.

— По важнейшим делам, это звучит, — уважительно подтвердил Николай Иванович. — Это перспектива стоящая, если, конечно, зарплатой подкрепить. — И, усмехнувшись, добавил: — Были бы важнейшие дела. Вальков устало махнул рукой.

— На наш век хватит, к сожалению. А потом, что считать важнейшим. Каждая спасенная человеческая судьба — это тоже важнейшее дело. Преступная жизнь начинается с малого.

Николай Иванович нахмурился:

— Не преступника надо спасать, а людей от него. Я смотрю, добренький ты очень.

— Спасешь преступника — спасешь и будущие его жертвы, — возразил Вальков. — Вот когда Сашка Жуков сидел в лесу и плакал, это, брат, то самое и было. Ты, часом, не знаешь, где он теперь?

— Федька Грачев встретил его во Владивостоке. Старпомом плавает.

— Вот, видал? Может, ему тот случай уроком на всю жизнь стал, почем знать.

— Что Сашка, — пожал плечами Николай Иванович. — Какой он преступник. Вот у нас в городе было дело. Ужас, я тебе скажу. Казнить за это мало.

— Казнить никогда не мало, — задумчиво произнес Вальков. — Казнить всегда много, часто — слишком много. Война в нас еще сидит, что ли. А жизнь… Про нее в старину говорили: «Бог дал, бог взял». А теперь можно сказать: «Природа дала, природа взяла». Только так.

— Это ты им скажи, — с гневом прогудел Николай Иванович, наливаясь краской. — Им, кто на такое дело пошел.

— Не только сказать, повторять и повторять надо. Из поколения в поколение, — строго сказал Вальков. — И пример показывать.

Николай Иванович сердито посмотрел на друга из-под очков.

— Ну ты же идеалист, я вижу. В том случае, к примеру, поздно говорить. Понимаешь? Одних нет, а у других уже руки по локоть в крови.

Вальков усмехнулся:

— Ты про факт толкуешь, а я про проблему, социальную к тому же. Если иметь в виду факт, то, конечно, поздно. Вот именно поздно.

Он устало потянулся.

— И вообще поздно, — решительно объявил Николай Иванович, взглянув на часы и отодвигая пустой стакан. — Я завтра в поезде отосплюсь. А тебе с утра крутиться… по важнейшим делам.

— Это точно, — согласился Вальков. — Ну что ж. Давай укладываться, раз так.

Да, завтра ему предстоит крутиться, что верно, то верно. Дело об убийстве таксиста Гусева за сутки только чуть продвинулось. Не простое дело, надо сказать. Совсем не простое.

Друзья, стараясь не шуметь, поднялись из-за стола.

…Утром, перед началом оперативного совещания, в городские управление приехал замнач. уголовного розыска республики полковник Сарыев. Он зашел в кабинет Нуриманова, когда тот еще был один, и обрадовался этой минуте тишины и покоя.

— Здорово я тебя застал, — сказал он, подсаживаясь к столу. — Ну как с убийством, светит что-нибудь?

— Мало, — вздохнул немногословный Нуриманов, закуривая, и, разогнав рукой дым, добавил: — Пока.

— А кто этим делом у тебя занимается? Имей в виду, тут нужен надежный человек, очень надежный. Со всех концов, понимаешь, мне по этому делу звонят. И сверху, понимаешь, и снизу. Вот я к тебе и удрал. — Сарыев хитро улыбнулся. — Так кто, спрашиваю, занимается?

— Макарыч.

— Э-э, Вальков? — Сарыев недовольно передернул плечами. — Жаль. Сонный он, понимаешь, какой-то стал, рассеянный, вялый, — с каждым словом он говорил все убежденнее, круглое бронзовое лицо его нахмурилось. — Стар становится Вальков. Посмотришь — лысый, добрый дядюшка, а не работник уголовного розыска.

— Кажется, — коротко возразил Нуриманов и, помедлив, сказал: — Классный работник.

— Был, — поправил его Сарыев. — Это конечно. Не спорю. А как из Алешки в Макарыча превратился, кончился специалист. Старой славой живет. Не спорь, пожалуйста.

Удивительно разными были эти два человека. Маленький, круглый, бритоголовый Сарыев и долговязый, молчаливый, с узким костистым лицом Нуриманов. Спорили они вечно, и, кажется, не было вопроса, по которому их мнения бы совпадали. Как ни странно, это обстоятельство их не ссорило и, что еще более странно, не мешало работать. Сарыев, кажется, даже получал удовольствие от этих споров. Часто он так и говорил Нуриманову: «Приехал к тебе поспорить» или «Вызвал тебя поспорить». Нуриманов в ответ лишь усмехался. Ни перед кем другим Сарыев не мог так выговориться, как перед молчаливым Нуримановым. А Сарыев любил поговорить длинно, горячо и красиво, любил, чтобы последнее слово всегда было за ним, и редко с кем соглашался.

— Ты помнишь дело по пошивочному ателье? — увлеченно продолжал Сарыев. — Крупная кража, квалифицированная, наглая, конечно, но и хитрая, я бы сказал, с фантазией. Как они, подлецы, грузовик подогнали, помнишь? Сторожа связали, он же глазом моргнуть не успел. А второй, из магазина, зашел погреться, так они…

— Помню, — кивнул Нуриманов. — Ну и что?

— А то, что Вальков не смог эту кражу раскрыть. Это ты помнишь? Мы-то надеялись на его опыт, на его, так сказать, талант, а, вернее говоря, на славу его, на авторитет. А Вальков, оказывается, выдохся, устал. И это понятно, это можно было предвидеть.

— Он раскрыл, — коротко заметил Нуриманов, снова разгоняя рукой дым от сигареты.

— Да? Он, говоришь? — сощурился Сарыев. — А почему, спрашивается, другому передали? У тебя много свободных людей? Твоим ребятам нечего делать? Они у тебя каждый день обедают? Вовремя спать ложатся? В кино с женами ходят? Картина, как мы знаем, как раз обратная.

— Макарыч раскрыл, — упрямо повторил Нуриманов и добавил: — У ребят спроси.

— Мне свидетельских показаний не надо! — вспылил Сарыев. — Что мне твои ребята? Я это дело изучил во как и сыт был им тоже во как. — Он провел маленькой темной ладонью по горлу. — И кончал его Леров, я же помню.

— Макарычу другое дело дали, — спокойно возразил Нуриманов. — По стадиону. И тоже раскрыл.

— Пусть! А Леров раскрыл то дело по ателье. Мы его за это поощрили. Способный парень, молодой, перспективный, растущий, дисциплинированный.

— Ученик Макарыча.

— Пусть ученик! Но зачем затирать? Наоборот! Правильное воспитание кадров требует…

В кабинет стали заходить сотрудники, и Сарыев поневоле прекратил спор. Еще возбужденный, он энергично здоровался с каждым, а когда зашел Вальков, то дружески, и притом совершенно искренне, поздоровался с ним, словно забыл о своем споре с Нуримановым. Такой уж человек был Сарыев, запальчивый, отходчивый и незлой. Он даже испытывал удовлетворение от минувшего спора, ибо считал, что преподал Нуриманову предметный урок по работе с кадрами, молодыми и старыми, для чего, как ему сейчас казалось, вполне сознательно сгустил краски в отношении Валькова, и Нуриманов, конечно же, сделает для себя соответствующие выводы.