Но ведь эти – не отстанут…

– Ну, хорошо. – Она сделала шаг к отступлению. – Если я выдам Эль-Мирру за сына этой достойной женщины, меня оставят в покое?

– Непременно. И окружат уважением. Ибо вы породнитесь с честными, порядочными людьми. Которые всегда помогут в тяжелый день.

– «Погоди, я тебе помогу, уж так помогу!» – подумав мстительно пекарша.

– Тогда перейдем к делу, – сухо сказала вдова. – Омар дает за Эль-Мирру двести динаров. Какой же выкуп предлагаете вы?

– Выкуп? – удивилась пекарша. – Будут расходы на свадьбу. Никакого выкупа не будет.

– То есть как? – поразилась старуха-тюрчанка.

– А так. – И соседка выложила свой главный довод который злорадно приберегала к концу: – Лепешка-то горелая. – И поправилась, чтобы было понятней: – Халатик… дырявый. Ты бы ночью не спала так крепко и проследила, куда через крышу лазит твоя воспитанница.

– Вот как? – вытянула шею швея. И стала похожей на кобру. – Это правда? – зловеще обратилась она к Эль-Мирре, сидевшей напротив за скатертью.

– Да! – резко ответила та.

– С ним… с Омаром?

– Да!

О боже! И это – серьезные, взрослые женщины? Сами-то небось…

– Я знала… я знала, что ты когда-нибудь навлечешь беду на мою голову, – бормотала вдова потерянно и, как слепая, шарила вокруг себя, что-то разыскивая. – Куда теперь я денусь от позора?

– Согласитесь отдать ее за Хакима – и никакого позора не будет, – веско сказала «ученая женщина». – Все будет чинно и благопристойно. Мы это устроим. В противном случае – на весь квартал ославим.

– На весь город, – уточнила пекарша.

– О боже! За что же мне такое наказание? Столько лет кормила, холила, думала, будет опорой на старости – и вот, получай награду. Я знала, я знала… – Она нащупала у стены, за спиной, что искала.

И, взметнувшись над скатертью, точно кобра в броске, ударила Эль-Мирру в лоб деревянным молотком. Тем самым. Затем откинулась к стене и, безумно выкатив глаза, завыла протяжным и хриплым диким голосом.

Кровь хлестнула на скатерть, густо обрызгала хлеб. Эль-Мирра без чувств уткнулась головой в сдобные дареные лепешки.

Теперь они несъедобны. Опять убыток…

В эту ночь Эль-Мирра не пришла. А ведь обещала! Обычно, когда не могла, предупреждала заранее: буду спать, смертельно устала, или хвораю, или еще там что.

Отрез алого шелка, который Омар купил для нее, так и остался лежать неразвернутым в нише.

Что случилось? Э, наверное, ничего особенного. Взбудоражены с теткой. Долго судили-рядили, как лучше свадьбу сыграть, да и свалились без сил. Или швея, спохватившись, решила приглядывать за подросшей племянницей…

«Ладно! – беспечно махнул рукой Омар. – Я сам уже сколько ночей не высыпаюсь. От любви тоже надо отдыхать».

И улегся на тахте без тревог и сомнений. Никуда Эль-Мирра не денется! Завтра придет…

Все ж ему не хватало ее, во сне он водил горячей рукой по постели справа от себя, где обычно лежала Эль-Мирра, и раза три, не найдя, просыпался испуганный, с тягостным ощущением непоправимости.

Он встал, как всегда, на рассвете. Обычно вставал отдохнувший, с ясной головой и крепкими руками. Сегодня был вял и подавлен.

Только с утра, натощак и на свежую голову, заварив китайский бодрящий напиток «чай» или йеменский «бон», то есть кофе, Омар мог писать. Стоило только ему поесть, как он сразу утрачивал работоспособность. Во второй половине дня читал или спал.

Уныло послушав иволгу в саду, он со вздохом сел за работу.

«Когда великий Абу-Рейхан Беруни закончил в Газне свой двухтомный „Звездный канон“, правивший в ту пору султан Масуд, сын свирепого Махмуда, вознамерившись прослыть покровителем ученых, приказал выдать ему столько серебра, сколько смогут унести два верблюда. Но ученый отверг царский дар:

– У меня есть крыша над головой, есть одежда, вполне достаточно пищи, сверх этого мне ничего не нужно. – И отправил верблюдов с серебром обратно.

Обозленный Масуд посадил его в тюрьму.

Сказал ар-Рахиб аль-Исфахани: «Наихудшие из эмиров – те, что наиболее удалены от ученых, а наихудшие из ученых – те, что наиболее близки к эмирам». И даже аль-Газали, совсем не бунтарь, говорит: «Если ты увидишь ученого, который всегда при дворе, знай, что он вор».

Интересно бы встретиться с ним, с Газали, посмотреть, что из него получилось в Багдаде…

За раскрытым окном – тихо, спокойно, нет лучшей поры для работы! Но тишина, что обычно несла ему радость почему-то сегодня стала его угнетать. И постепенно сделалась невыносимой.

Он сперва не понял, почему. Но писать уже не мог. С недоумением бросил перо, походил по ковру от стены к стене. И, будто очнувшись, резко вскинул голову. Не слышен стук молотка Эль-Мирры! Стук, ставший для него привычным и, можно сказать, многозначительным. Она не дает о себе знать…

Может быть, еще рано? Нет, уже солнце взошло. Случилось что-то плохое. Он сразу почувствовал это. Омар лихорадочно накинул легкий халат, ощупал деньги в кармане, сунул босые ноги в туфли и ринулся на улицу.

Сел на скамейку возле калитки, чтоб унять дрожь в руках и ногах и, главное, в сердце. Успокоившись малость, украдкой, будто уже уличенный в жутких грехах, скользнул к соседской калитке, постучался тихонько…

Шаги во дворе – легкие, но медлительные. Не Эль-Мирра. Та ходит, как порхает. Он заглянул в щель. Старуха. Подошла и тоже прильнула к щели. Омар отшатнулся. Швея, как змея, сверкнула на него недобрым оком, проворчала что-то злое и удалилась.

– Тетушка! – тихо позвал Омар сквозь щель.

– Будь ты проклят, развратник, подлый соблазнитель!

Та-ак. Омар, оглушенный, побрел по узкой улочке, сам не зная, куда. Прохожих нет, плотная пыль еще не взрыта ногами.

Он долго брел мимо кривых оград, кое-как сооруженных из грубых шершавых камней. Убогая улица. Убогий квартал. Убогий мир. Есть в нем один яркий цветок, Эль-Мирра душистая, но, похоже, и ту у него отберут…

«Куда я тащусь? К черту!» Калитка осталась открытой. Как бы кто не влез и не надругался еще и над его новой книгой.

Он решил обойти дом с другой стороны, чтобы опять не попасть под змеиный взгляд швеи, – ему казалось, она весь день будет смотреть сквозь щель в калитке…

Вкусно пахнет горячим хлебом. У этих соседей калитка открыта с утра, вход для покупателей всегда свободен. Купить, что ли, свежих лепешек? Работать нынче, видно, не придется, – будем пить и есть.

Из большой круглой печки, уже пустой, волной исходит нагретый воздух и таинственный, щемящий душу, родной человеку запах теплой золы. В огромной плоской корзине – гора пышущих жаром золотистых плоских хлебцев. Навес над печью густо закопчен. Что ни говори, благородное эхо ремесло: кормить людей добрым хлебом.

Омара встретил сын хлебопека, старший. Румяный, как лепешка, гладкий, упитанный губошлеп. Даже брюшко у юнца выступает, круглое, как арбуз. Когда успел наесть? Наверное, поглощает за один присест десять лепешек, макая их в густой каймак…

Молодой хозяин, который, бывало, с поклоном брал у Омара фельсы, почему-то хмур, неприветлив:

– Для таких, как ты, у нас нет хлеба!

– Да-а? – изумился Омар. Он сперва опешил от неожиданности. Затем, догадавшись, что эти тоже чем-то причастны к его отношениям с Эль-Миррой, яростно стиснул свои крепкие челюсти. Он мог бы одним ударом пробить наглецу пустой его череп! Эх, нельзя. И Омар, сдержавшись, сказал сквозь зубы: – Ладно. Я пойду на базар и за один трехфельсовый хлебец уплачу нарочно целый динар. – Он сунул монету под нос юному пекарю. – И ты будешь в убытке, ишак. Золотой динар! Ты такой в руках никогда не держал. Я же их прокутил сто тысяч…

Он повернулся, ушел.

Началось… Теперь эти станут его травить.

Что же, вырыть во дворе большую яму, наполнить ее водой – и продать усадьбу кожевнику? Чтоб оглушить весь квартал нестерпимой вонью мокнущих кож?

Э, ну вас…

Сказал Абуль-Атахия: