Невольно я отодвинул голову.

Шавров улыбнулся.

— Голос моря, — сказал он. — Это и есть тот предвестник шторма, который почувствовал ваш больной-ревматик. Человеческое ухо в нормальных условиях не улавливает этого голоса. Море разговаривает на слишком низких тонах. Это инфразвуковые волны, они лежат за порогом слышимости для нас с вами. Некоторые животные, — добавил он, — обладают способностью ощущать инфразвуки. К их числу относятся медузы и морские блохи.

— И поэтому-то они заранее «знают» о приближении шторма? — воскликнул я.

— Совершенно верно. Вокруг района шторма распространяются инфразвуковые волны. Вот этот голос моря, неслышный для человеческого уха, и предупреждает медуз.

Петр Иванович весь расцвел от радости.

— Ну, конечно, — заговорил он, взволнованно теребя меня за рукав, — я так и думал, иначе и не могло быть. Невозможно, чтобы никто из здешних ученых не заинтересовался этим явлением, не начал бы работу и не достиг бы уже чего-то! Вот это молодцы… Ну, где он? — обратился он уже к Шаврову. — Показывайте, не томите.

— Кто он? — с улыбкой произнес Шавров.

— Бросьте, батенька, притворяться. Прибор, разумеется. Прибор, предсказывающий штормы. И не пытайтесь уверять, что у вас нет такого прибора или вы над ним не работаете. Ни за что не поверю!

— Прибор, действительно, есть, — сказал Шавров уже серьезно. — Но хвастать, откровенно говоря, еще нечем. Поэтому мы о нем особенно не шумим. Но вам показать можно.

Он провел нас в комнату, посредине которой стоял большой лабораторный стол. На столе возвышалось неуклюжее сооружение из нескольких ящиков, стойки и металлического шара с отходящим от него коротким горлышком.

— Вот, — сказал Шавров, — прибор, о котором вы спрашивали. Радиозонд заменен здесь, как видите, металлическим резонатором. Резиновый шар с водородом улавливает инфразвуковые колебания и отражает их вследствие того, что акустические свойства водорода и атмосферного воздуха различны. Резиновая оболочка, резонируя, усиливает отражаемые колебания и делает их ощутимыми для нашего уха, хотя и не в виде звука, а как давление на барабанную перепонку. Колебания эти порядка десяти в секунду, следовательно, они лежат за порогом восприимчивости нашего уха. Металлический резонатор настроен на те же десять колебаний в секунду. В горлышке прибора, когда он резонирует, возникают сильные колебания воздушных частиц. Мы поместили в этом месте тонкую платиновую нить, которая накаляется постоянным током от аккумуляторной батареи. Колебания воздуха при резонансе образуют в горлышке сильный воздушный поток, настоящий ветер. Он охлаждает нить, сопротивление ее изменяется, — и соответствующее измерительное приспособление сигнализирует нам об этом. Вот, в сущности, и все устройство прибора. Что же еще добавить? Однажды этот прибор предсказал появление шторма, когда барометры еще не подавали никаких вестей. Был такой случай. Он записан в дневниках станции.

— Однажды? — удивился я.

— Да. Была очень тихая погода. Полный штиль. И в этой тишине донесся голос моря, который это металлическое ухо уловило. Так было, к сожалению, только один раз.

— Почему же прибор не действовал в других случаях? — спросил я.

— Он действовал и во всех других случаях. Так мы, по крайней мере, полагаем. Но уловить его сигналы оказалось невозможным.

— Почему?

— Из-за местных помех. Небольшого ветра на берегу достаточно, чтобы показания прибора спутались. Полный же штиль перед штормом бывает очень редко.

— И поэтому вы держите его здесь в запертой комнате, а не снаружи, где он мог бы улавливать инфразвуки? — спросил я.

— Он улавливает их и здесь, — возразил Шавров. — Инфразвуковые волны способны проходить даже через крупные щели, а тем более в открытое окно, как здесь.

— И какую вы ставите перед собой задачу? — спросил Смородинов, с серьезным видом слушавший объяснения Шаврова.

— Борьбу с помехами, — Шавров пожал узкими плечами. — Что же еще? Если удастся устранить местные помехи, прибор будет действовать.

— Гм, — Петр Иванович произнес это свое любимое междометие как-то вопросительно.

Время наше подходило к концу. Автобус уже подавал призывные гудки.

К вечеру в бухту откуда-то приплыли дельфины. То тут, то там мелькали их проворные, сильные тела. Дельфины пригнали к берегу массу рыбы, и наши любители-рыболовы, промышлявшие до того бычками да барабульками, на этот раз взялись за удочки с надеждами на более солидный улов. Рыбаки с побережья готовились к выходу в море.

Из-за мыса, вдающегося в море, показалось небольшое низко сидящее судно с вытянутым носом. Оно бросило якорь метрах в ста от берега. От судна отвалила шлюпка.

— Дельфинер «Победа», — сказал кто-то. — А вот и его капитан Безрученко.

Шлюпка с ходу врезалась в скрипучую гальку, на берег вышел невысокий, крепкий человек в полотняном кителе.

Почти вся команда дельфинера и сам Безрученко были из селения, расположенного в приморской долине. В погоне за дельфинами они прибыли к родным берегам и решили заночевать здесь, чтобы с утра продолжать промысел.

Однако Безрученко пошел не прямо домой, а зашагал по тропинке в гору, где была расположена метеостанция.

Мы с Петром Ивановичем тоже направлялись туда по другой дорожке, со стороны санатория. Смородинов весь вечер был задумчив, и на лице его было выражение неудовлетворенности. Несколько раз он досадливо встряхивал плечами, точно отгонял какую-то докучливую мысль.

Костя Никитин, в течение утренней экскурсии с почтительным вниманием прислушивавшийся к разговору двух профессоров, а сам почти не раскрывавший рта, сейчас, вечером, был очень оживлен.

— Вот, — сказал он нам, указывая на Безрученко, — пришел благодарить за предупреждение, переданное ему по радио.

Он познакомил нас с прославленным зверобоем.

Безрученко приветливо улыбнулся и радушно пожал наши руки.

— Только заслуга нашей станции здесь небольшая, — продолжал Костя, — я передал ему по радио рыбацкую примету. Станция радировала сигнал внимания, но ведь и он был основан все на той же примете. Вы подумайте только, какое сочетание: современная радиотехника и примета погоды, которой, может быть, не одна сотня лет.

— Хорошо бы, — сказал Безрученко, — прямо на борту судна иметь прибор, предупреждающий о шторме. Как вы думаете, современная наука в состоянии создать такой прибор?

Он посмотрел на нас вопросительно. Видно было, что эта мысль занимала его давно.

— Вот, — Костя как-то по-детски мотнул головой в нашу сторону. — Сегодня мы были на станции, где работают над этим.

— Гм, да-а… — протянул Петр Иванович, — работают… Такой прибор, — вдруг твердо сказал он, поворачиваясь всем корпусом к Безрученко, — можно сделать.

— Я тоже считаю, — сказал убежденно Костя, — что такой прибор можно создать. Сегодня на станции я окончательно понял это.

— Окончательно?

В голосе Смородинова мне послышалась вопросительная нотка.

— Да, окончательно, — сказал Костя, твердо глядя в глаза Смородинову. — Хотя я, как и вы, считаю, что Шавров идет не совсем тем путем.

— А откуда вы, молодой человек, знаете, что я считаю? — оборвал его Петр Иванович и, повернувшись к нам спиной, стал смотреть в окно на море. Однако и по напряженной спине, и по пальцам профессора, судорожно шевелящимся за спиной, было видно, что Костя задел в нем какую-то чувствительную струну.

Никитин почти не реагировал на эту профессорскую выходку. Он тепло посмотрел на сердитого Смородинова, улыбнулся светлой улыбкой и, схватив спокойно наблюдавшего эту сцену Безрученко за рукав кителя, горячо сказал:

— Будет прибор.

— Будет? — задумчиво переспросил Смородинов. — Не такая это простая штука, как вам кажется. Да. То, что природа вырабатывала на протяжении, может быть, тысяч веков, нужно сделать, и притом в гораздо лучшем виде, в течение нескольких…

— Лет, — подсказал я, памятуя, что работа над резонатором, который мы видели сегодня утром, продолжалась, как пояснил нам Шавров, уже четыре года.