Однако когда Рейнер взял ее руку в свою и прикоснулся к ней теплыми губами, она растерялась. I — Мне очень жаль, леди Алуетт. Но я буду с нетерпением ждать сегодняшнего вечера, ведь нам есть о чем поговорить.

Алуетт надо было быть очень осторожной, чтобы в присутствии брата не допустить даже намека на обвинения, услышанные ею от Фулка, иначе быть беде. Анри придется защищать честь семьи де Шеневи на дуэли, а она, как бы ни была тяжела обида, нанесенная ей Рейнером, не желала пачкать руки в крови или получить еще более серьезный повод возненавидеть его, если он убьет Анри.

— Нам не о чем говорить, милорд. Надеюсь, вы не забыли, что я собираюсь в монастырь. Как только король меня отпустит, я вернусь к своим молитвам. Пойдемте, Анри.

Алуетт услыхала стон, вырвавшийся у него из груди. Он быстро, словно обжегшись, отпустил ее руку и холодно произнес милым норманнским выговором, который она часто слышала во сне:

— Ваш покорный слуга, миледи.

С трудом приходя в себя от встречи, устроенной ему Алуетт, Рейнер шагал следом за своим королем. Значит, Алуетт решила поиграть в «безжалостную даму» и даже не дала мне объяснить, почему я не пришел тогда в Генуе. То она меня целует, то, стоит мне подойти к ней слишком близко, изображает «целомудренную монахиню». Может, она просто-напросто кокетка, — размышлял разозленный Рейнер.

— Ей придется сегодня выслушать меня, — мрачно решил он и даже незаметно для себя произнес эти слова вслух, чего, правда, никто, кроме Зевса, не заметил. Ричард со свитой направился в королевский дворец, возвышавшийся над Мессиной. Хотя он был построен из серого камня, но очень отличался от привычной романской архитектуры из-за множества всяких куполов и мозаичных арок, воздвигнутых под влиянием арабов и византийцев, владевших Сицилией до норманнов. Плантагенету необходимо было переговорить с Филиппом, и еще он надеялся повидаться с недавно овдовевшей сестрой Иоанной. Не говоря уже о Танкреде.

Их провели по украшенным мозаикой коридорам через мраморную арку в тронный зал, где лениво развалившийся в кресле Филипп поджидал своего королевского вассала с кубком крепкого местного вина в руке. Похоже, чувствовал он себя тут как дома.

— Где Танкред? Где моя сестра? — не тратя времени на церемонии, сухо спросил Ричард.

— Добро пожаловать, Ричард! Не спешите. Вы ведь только что сошли на берег. Танкред просил меня передать, что увидится с вами за ужином. За Иоанной уже послали, и она прибудет завтра.

— Послали? Куда?

— В Палермо. Ее завтра привезут на корабле.

— Вы, кажется, неплохо тут устроились, ваше величество, — язвительно произнес Ричард, уста — вясь из-под рыжих бровей на платье Филиппа из чистейшего византийского полотна. — А на берегу я видел сотни шатров, в которых живут англичане. Английские крестоносцы, которые прибыли в Мессину раньше меня, говорят, что для них городские ворота закрыты. Где же прикажете остановиться мне? Тоже на берегу?

— Ну, Ричард, места всем хватит, — невозмутимо ответил Филипп. — Однако мы прибыли первыми, да и я все-таки ваш король. Тем не менее не бойтесь, дом для вас приготовили. Вас проводят туда. Отдохните, смойте с себя морскую соль и приходите на ужин.

Рейнер удивился, когда провожать их был назначен не кто иной, как Фулк де Лангр. Ему это показалось или его кузен в самом деле удивился не меньше его самого? Не по его ли милости он чуть не отправился на тот свет в Генуе? Поразмыслив, Рейнер решил, что, скорее всего, так оно и есть, и весьма холодно посмотрел на Фулка, который не проявил ни малейшего желания поздороваться с ним.

— Его жирной заднице, значит, место во дворце, а нам предоставлен мало того что дом королевского слуги, да еще за городской стеной! — кипел Ричард, меряя шагами просторный, но совсем нероскошный дом, расположившийся среди виноградников. — А этот Танкред даже не позаботился нас встретить! Так просто им эта наглость не пройдет!

Еще когда он ехал из дворца, до него дошли слухи, что жители острова плохо обращаются с крестоносцами. Живут они на берегу, еду им в городе не продают, а нескольких человек уже нашли зарезанными, по-видимому, из тех, что решились пойти куда-то в одиночку и без оружия.

Сицилию населяли говорившие по-итальянски ломбардцы и греки, которых норманны презрительно называли «грифонами». И те и другие ненавидели «папистов», то есть всех, кто жил за Альпами. Ричарда же и его людей они выделяли особо и звали их «хвостатыми англичанами».

Как раз в это время Танкред решил изобразить из себя защитника народных интересов и, напомнив сицилийцам, что в одиннадцатом веке они были бесчестно покорены норманнами, призвал их сбросить чужеземное иго. Ричарду донесли, что Филипп не приложил ни малейших усилий, чтобы прекратить преследования крестоносцев или утихомирить собственных людей, так что жители Мессины продолжали возводить стены, словно для защиты от голодных пришельцев.

— Клянусь Господом Богом, — мрачно заявил Ричард, — мы не уйдем с острова, пока нам не окажут достойные почести.

Вспоминая злобные взгляды местных жителей, Рейнер подумал, что Ричарду нелегко будет добиться своего.

В зале зажгли факелы, когда английская свита стала занимать места за столом и фанфары возвестили о прибытии короля Ричарда, короля Филиппа и низкорослого Танкреда, незаконно занявшего сицилийский престол.

Сидевший недалеко от властителей Рейнер был рад, что они хотя бы на один вечер забыли о своих разногласиях. Однако он не стал тратить время на разглядывание их лиц, ибо его влекла к себе только Алуетт де Шеневи, шедшая к столу в сопровождении Анри.

По ее платью никак нельзя было сказать, что она собирается в монастырь. Оно было из великолепного алого шелка с вышитыми вокруг шеи золотыми лилиями. Тонкую талию обвивала золотая цепь с покрытыми эмалью бусинами. Гладкую прическу украшал изящный золотой обруч.

Отсвет алого платья ложился на бледные щеки, не покрытые румянами, в которых, кстати, она вовсе не нуждалась, по мнению Рейнера. «Моя французская лилия… Нет… Роза с шипами, — подумал он, вспомнив, как она говорила с ним утром. — Надо будет при первой же возможности ободрать шипы». Гийом де Барр, сидевший против него, заметил сверкавший в глазах Рейнера огонь, но не знал, кто его зажег.

— Любовница Филиппа сегодня восхитительна, — сказал он, кивнув в сторону белокурой женщины, место которой было не рядом с Филиппом, и но и не настолько далеко, чтобы они не могли обмениваться репликами. В отличие от Алуетт она использовала все, чтобы подчеркнуть свои прелести. Веки покрасила в голубой цвет, глаза подвела черным, на губы положила толстый слой ярко-красной помады, щеки густо набелила. На ней было платье из бирюзового бархата, но оно казалось слишком тяжелым для жаркого вечера и слишком тесным для ее пышных форм. Рейнеру было достаточно одного короткого равнодушного взгляда, чтобы оценить все ее ухищрения.

— Не в вашем вкусе, монами? Ну и хорошо. А то Филипп не очень-то любит делиться. Может, вам больше подойдут дочки Танкреда? Вы-то им точно подходите!

Рейнер поначалу не обратил внимания на двух смуглолицых девиц, сидевших по левую руку от отца, однако, подняв глаза, увидел, что они пристально его разглядывают. У обеих манящие черные глаза и орлиные носы, и обе гораздо выше отца. Когда они заметили, что Рейнер смотрит на них, то захихикали и о чем-то зашептались, прикрыв ладошками рты, так что зазвенели золотые серьги, свисавшие с их ушей.

Одна настолько осмелела, что подмигнула ему, и он, помимо своей воли, усмехнулся. Однако Рейнер не стал подмигивать ей в ответ, как, без сомнения, сделал бы это еще совсем недавно. Теперь его мысли и чувства были заняты бледной красавицей.

— Бесстыдницы, а? — сказал Гийом, но не в упрек им. Даже наоборот. — Наверно, Танкреду нелегко уследить за ними, — ответил Рейнер, делая вид, что не замечает их ищущих взглядов.

— Если еще есть за чем следить, — скептически заметил француз. — А глазки! Глазки! Не удивлюсь, если он ищет им женихов!