Давным-давно, в годы скудости и нищеты, на одном бедном крестьянском хуторе, что стоял в самой чаще леса, заболел мальчик. Звали мальчика Нильс, а хуторок назывался Эка. В те времена повсюду мелькало много подобных хуторков, таких же маленьких и сереньких, как Эка, и таких же бедных.

Единственно, чем богаты были подобные хуторки, так это детьми. Но таких детей, как Нильс, было там не слишком много. И вот теперь он тяжело заболел, и его мать боялась даже, что он умрёт, поэтому она положила его в горницу, самую лучшую в доме комнату, куда в будни никто из её детей и носа не смел показать. Он впервые в жизни лежал на кровати не с кем-нибудь из братьев, а совершенно один.

От высокой температуры он горел как в огне, сознание едва проблёскивало в нём, и тем не менее он всем своим существом чувствовал, как это замечательно — лежать одному на своей собственной постели в нарядной горнице, казавшейся ему прекрасней Царства Небесного, в которое он, как думала мать, держал сейчас путь.

В горнице царили прохлада и полумрак, потому что подъёмная штора была опущена, в открытое окно до Нильса долетали голоса и ароматы лета, которые он воспринимал словно сквозь сон.

На дворе стоял июнь, и весь лесной хуторок утопал в цветущих кустах сирени и «золотого дождя», а кукушка, где-то совсем рядом с домом, куковала как сумасшедшая. Мать с ужасом слушала её, и когда вечером отец вернулся с работы, она была белее мела.

— Нильс уходит от нас, — сказала мать. — Слышишь, как она кукует? Она кличет смерть в дом.

В те времена существовало поверье, что если кукушка будет бесстрашно куковать возле самого дома, то в доме вскоре кто-нибудь умрёт. И никогда ещё кукушка ни на одном лесном хуторе не куковала так громко и отчаянно, как здесь, в эти июньские дни.

Меньшие братья и сестры Нильса тоже слышали её. Они стояли в сенях перед закрытой дверью горницы и покорно кивали.

— Слышите, как она кукует? — перешёптывались они. — А всё потому, что наш брат умирает.

Но Нильс об этом ничего не знал. Жар испепелял его, он лежал в забытьи и едва мог открыть глаза. Лишь иногда он глядел по сторонам сквозь полусомкнутые веки и понимал, что происходит чудо… Ведь он лежит в парадной комнате и смотрит на замок, изображённый на подъёмной шторе.

Подъёмная штора на валёчке была единственной драгоценностью и достопримечательностью их бедной крестьянской избы. Отец купил её на распродаже барского имущества, и штору, к великому удивлению и радости его детей, повесили на окно в горнице. На шторе был изображён замок, настоящий рыцарский замок с башнями и зубчатыми стенами, — подобной диковинки бедные крестьянские дети за всю свою жизнь не видывали. «Кто бы это мог жить в таком удивительном месте? — спрашивали они Нильса. — И как замок называется?» Нильс наверняка должен знать, ведь он старший брат! Но он не знал, и вот теперь он заболел, так тяжело заболел, что младшие братья и сёстры уже ни о чем больше не могли его расспрашивать.

Вечером семнадцатого июня Нильс остался в избе совсем один. Отец ещё не вернулся с подённой работы, мать ушла на скотный двор доить корову, а братья и сёстры побежали в лес — посмотреть, скоро ли поспеет земляника. Нильс остался в доме совсем один. Он тяжело дышал и от внутреннего жара впал в забытьё. Он не знал, что сегодня семнадцатое июня и что земля вокруг такая зелёная-презелёная, словно только что вышла из рук Творца. На огромном дубе перед домом громко куковала кукушка. Нильс услышал её и пришёл в себя. Он открыл глаза, чтобы ещё раз взглянуть на замок, изображённый на подъёмной шторе. Замок стоял на зелёном острове в тёмно-синем морском заливе, отделённом узким проливом от моря, и тянулся всеми своими зубцами и башнями в тёмно-синее небо. Этот мягкий синий полусвет делал комнату такой тёмной и прохладной. В ней так хорошо было спать. Да, Нильс хотел спать… А штора медленно колыхалась, и картина, изображённая на ней, словно оживала…

О, тёмный замок, полный тайн, чьи это стяги развевает на твоих башнях вечерний ветер? Кто живёт в твоих покоях? Кто танцует в твоих залах под музыку виол и флейт? И что это за пленник томится в западной башне, дожидаясь казни, которая должна свершиться ещё до рассвета?

Смотри, он стоит у зарешечённого окна, похожего на бойницу, и машет своей узкой королевской рукой, взывая о помощи, ведь он так юн и совсем не хочет оставлять эту зелёную цветущую землю. Смотри же, юнкер[1] Нильс из Эки, смотри! Ты королевский оруженосец, так неужели ты забыл своего господина?

Нет, юнкер Нильс не забыл. Он знает, что часы идут, и он должен спасти своего короля, скорее, о, как можно скорее, а не то будет слишком поздно. Ведь сегодня семнадцатое июня, и ещё до восхода солнца его господин лишится жизни. Кукушка уже знает об этом, она сидит на дубе во дворе замка и кукует как сумасшедшая, она знает, что вскоре в замке кто-то умрёт.

А у берега тёмно-синего залива спрятана в тростниках лодка. Не печальтесь, юный король, ваш верный оруженосец спешит к вам на помощь. Июньские сумерки уже спускаются на зелёный берег и на тихий залив. По его сверкающей водной глади медленно скользит лодка, тихо опускаются в воду вёсла, не слышно ни единого всплеска, спокойна ночная стража. А ночь полна угрозы, и судьба государства находится в руках гребца. Всё медленнее и всё тише скользит лодка, всё ближе высокие каменные стены… О, тёмный замок, ты попираешь своей громадой зелёный остров, ты отбрасываешь на воду чёрную-пречёрную тень и не знаешь, что к тебе приближается тот, кто не ведает страха! Юнкер Нильс из Эки — запомни навсегда это имя, о горный замок! Ведь в руках у этого юноши судьба государства! А может, чьи-то очи высматривают его в ночи? Может, заметят его золотые волосы, ореолом света обрамляющие лицо? Если жизнь дорога тебе, юнкер Нильс, греби к той башне, где томится узник, сокройся в её тени, поставь свою лодку под самыми окнами королевской темницы, слушай и жди… Кругом всё тихо, лишь волны слабо плещутся о неровные каменные стены замка. Слышишь?

И вдруг с высот башни, из узилища, белым голубем слетает в лодку письмо, написанное кровью.

«Юнкеру Нильсу из Эки», — видны в темноте отчётливые буквы.

Юнкер Нильс выхватывает кинжал, всаживает его себе в руку и пылающей огненно-красной кровью принимается писать своему господину. Потом он протыкает послание стрелой, берёт лук и натягивает тетиву. Стрела молнией взвивается в светлое ночное небо, влетает в окно башни и вместе с письмом падает к ногам узника, получившего наконец утешительную весть.

Да поможет тебе Бог, юнкер Нильс! Будь ты быстр и крепок, как стрела, и умей ты взлетать в ночное небо, ты с лёгкостью пришёл бы на помощь королю. Но как простому оруженосцу проникнуть в королевскую темницу, да ещё в такую ночь, которая должна стать последней в жизни короля? Разве герцог не грозил жестокой казнью всякому, кто решился бы проникнуть в его крепость до наступления утра? Разве ворота замка не заперты, а подъёмный мост не поднят? И разве двести вооружённых до зубов стражников не охраняют этой ночью Замок Тирана?