Однако с 840-х гг. сарацинские пираты усилили натиск на Средиземноморье, Апеннинский полуостров подвергся нападению со всех сторон и прибрежные города оказались под властью мусульман (иногда на долгое время).

Но самой серьезной опасностью, угрожавшей Империи, были викинги. За первые двадцать лет правления Карла Лысого норманны добились значительных военных успехов и собрали самую богатую добычу. Впоследствии, когда франки смогли организовать сопротивление, норманны изменили тактику и, кроме того, цель своих вторжений: беспорядочные грабежи сменились продуманной эксплуатацией побежденного населения, а потом и постоянным поселением на территории, которая была признана их владением; именно так с 878 г. развивались события на северо-востоке Англии (будущая «область датского права» – Danelaw) и с 911 г. – в области Ко, графствах Руана, Эвре и Лизье, которые Карл Простоватый оставил Роллону. После этого первая волна скандинавской экспансии схлынула, и приблизительно на полвека наступило относительное спокойствие.

Не стоит искать причину побед норманнов в их численном превосходстве: отряды викингов, состоявшие обычно из нескольких сотен бойцов, были вооружены не лучше, чем франки, в частности, они нередко пользовались мечами каролингских земель; правда, их собственная большая двуручная датская секира была чрезвычайно эффективна в массовом рукопашном бою. По свидетельству Аббона[62], готовясь к осадной войне, норманны ограничились тем, что с помощью перебежчиков скопировали осадные орудия своих противников. Зато их главным козырем была необычайная мобильность: используя то корабли, «основной инструмент викингского империализма»[63], то коней, захваченных у врага, норманны вели смешанные боевые действия, одновременно на суше и на воде, и им легко удавалось застигнуть противника врасплох, причем сами никогда не попадали в западню. Впоследствии норманны несколько утратили способность к быстрому перемещению: превратившись в «полуоседлых флибустьеров»[64], они стали возводить укрепленные лагеря с валами и бревенчатыми частоколами, подобные тем, что сооружались в Скандинавии, и использовали их для хранения провизии, оружия и награбленного добра. Наконец, эти дьявольские язычники и святотатцы были выходцами из чисто военного общества, где каждый с отрочества до самой смерти не расставался с оружием. Современники считали их способными на любую жестокость, коварство или дерзость.

В первый период норманнских набегов, приблизительно в 840-865 гг., франки, явно растерявшиеся, сопротивлялись очень слабо. Многие епископы и графы спасались бегством, бросая население на произвол судьбы. Все, как могли, уклонялись от участия в долгой и невыгодной войне и предпочитали дать себе отсрочку, выплачивая большие компенсации. Даже хорошо укрепленные города не умели обороняться. Короче говоря, царил полный хаос, с которым Карл Лысый при всем желании ничего не мог поделать. Позднее удалось организовать сопротивление в отдельных областях, конечно, слишком пассивное, но сравнительно эффективное. На территориях от бассейна Луары до Рейна по инициативе короля или других лиц начинаются повсеместное строительство укрепленных мостов (таких, как в Питре на Сене), крепостей и замков, реставрация городских стен и подготовка монастырей к обороне. Хроники приводят даже несколько примеров участия в борьбе простолюдинов.

Однако нельзя утверждать, что достигнутые результаты были связаны с усилиями франков, а не с некоторым ослаблением агрессии викингов. Когда викинги снова вторглись в Империю в 879-887 гг., франки сопротивлялись немногим лучше, чем прежде, часто ограничивались выплатой дани в обмен на их уход. Если норманны смогли осесть в Галлии навсегда, то сарацины, столкнувшиеся с активным противодействием Лотаря I (846 г.) и Людовика II (поход на Беневент в 866 г., возвращение Бари в 871 г.), упорным сопротивлением местного населения и методичными контратаками византийцев (начиная с 885 г.), недолго смогли удерживать лишь небольшие плацдармы в Италии.

В конечном счете успехи норманнов следует объяснять главным образом отсутствием всякого «братства и согласия» между потомками Людовика Благочестивого, стремительным упадком центральной власти, вследствие чего правители, особенно западной области Франкского государства (Francia occidentalis), а также и центральной области Франкского государства (Francia media), оказавшись под давлением знати (proceres), одновременно лишились большей части войска и средств. Конечно, Карл Лысый мог повторять в своих капитуляриях распоряжения славных предков, но боевые действия были только ширмой, прикрывавшей жалкие остатки былого могущества.

Смерть Людовика Благочестивого в 840 г. ознаменовала решительный поворот в истории Каролингской империи: ее прежние территориальные границы никогда больше не восстанавливались надолго; однако правил по-прежнему император, причем его авторитет вызывал зависть, а различными частями Империи все еще управляли короли из династии Каролингов. В правление Карла Толстого на миг могло показаться, что все наследие Каролингов вновь и надолго попало в руки одного человека. Однако это была только иллюзия, которую рассеяли события 887-888 гг. Они свидетельствовали об окончательном крушении каролингской мечты. В новых политических условиях военные действия в Западной Европе принимают иной облик.

В результате сражения при Лехфельде в 955 г. угроза со стороны венгров была устранена, завершились последние набеги викингов и сарацин (начало XI в.), и Западу, вышедшему из состояния обороны, удалось в течение нескольких поколений существенно расширить сферу своего влияния. После христианизации Польши, Венгрии и скандинавских королевств, господство латинского христианства распространилось на север и восток; удалось оттеснить и ислам: в Испании – благодаря Реконкисте, в Средиземноморье – после захвата Сицилии и основания латинских государств на Ближнем Востоке. В то же время, в результате как военного, так и экономического и демографического подъема, за Эльбой складывалось новое германское государство. В столкновениях со своими врагами, соседями или соперниками, воины Запада добивались все новых успехов.

Эта экспансия тем более примечательна, что она произошла в эпоху ярко выраженной раздробленности власти. Несомненно, в Х-ХП вв. существовали и появлялись большие государства, сравнительно сплоченные, как королевство Англия, нормандское королевство в Южной Италии, Кастилия, но Франция, как и Империя, несмотря на сохранение старых политических институтов, была разделена на многочисленные герцогства, маркграфства, графства, баронства или простые сеньории, которые представляли собой политические образования, пользующиеся определенной самостоятельностью и даже неким подобием суверенитета. Для того явления, которое называется феодализмом, раздробленность характерна даже больше, чем личные связи, ритуалы оммажа и вассальной зависимости. Каждое из десятков и сотен больших и малых княжеств стало центром независимой военной системы, обладавшей, помимо особых средств нападения и защиты, правом и полномочием объявлять войну, вести ее и заключать мир. Отсюда и обилие зачастую незначительных стычек, осад, грабежей, поджогов, схваток и сражений, повествование о которых – повседневный хлеб тогдашних анналистов и хронистов. Преобладали мелкие войны, хотя случались и крупные походы[65], в которых участвовали армии и целые народы и королевства, даже весь западнохристианский мир.

В эпоху феодализма почти повсюду основную роль стал играть тяжеловооруженный всадник с копьем и мечом, защищенный коническим шлемом и кольчугой. В «Истории Франции» Рихера, написанной в самом конце X в., мы обнаруживаем выражение «воины и пехотинцы» (milites peditesque), которое подтверждает, что воин (miles), солдат по преимуществу, был конным бойцом. Тот же автор не делает различия между сословием всадников (ordo equestris) и сословием воинов (ordo militarise). Монополизировав военное дело и воинский престиж, воины (milites) стали не только профессиональными военными, но и господствующим сословием в обществе. Однако даже если они составляли, вслед за собственно знатью (nobiles), настоящую аристократическую группу, их среда оставалась сравнительно открытой и в нее мог попасть всякий, кто независимо от своего происхождения и состояния был способен проявить воинские качества.