«Надо струны перестроить…»

Надо струны перестроить

Вновь на новый лад,

Песни вещие усвоить

Я готов, я рад.

Сердце, мертвое от жажды,

Слышишь? — бьют ключи!

Песнь одну не петь нам дважды,

Лучше замолчи.

Я, как феникс, в пламя кинут,

Гибну, взор смежив…

Но едва мученья минут,

Встану юн и жив.

Я в земле, под грудой гнили,—

Мертвое зерно.

Но дожди меня вспоили —

Цвесть мне суждено!

Дух живительный и юный

Влился в грудь мою,—

Строю заново я струны,

Верю и пою.

21 февраля 1903

«Неужели это была ты…»

Неужели это была ты —

В сером платье

Робкая девочка на площадке вагона —

Моя невеста!

Помню, как оба тонули мы в первом объятьи,

Жестоком до стона,

Были безумны и святы мечты.

Пели удары колес.

Вереницы берез,

Качаясь, глядели в окно,

Вечер осенний померк незаметно, и на небе было темно.

В поздний безмолвный час

Я сидел одиноко.

Странно дрожал за стеклом раздражающий газ.

Думы дрожали, как газ, раздражающе тоже.

Я жаждал упрека.

О, если б предстал мне таинственный Кто-то

И тайну открыл мне пророческой, внутренней дрожи,

Чего я боюсь в этот поздний обманчивый час.

О, если б предстал мне таинственный Кто-то

И властно позвал бы меня для отчета.

Что женщина?

— Мать, принявшая в лоно,—

Чтобы длить бесконечно преемственность сил.

Вы пестры, миражи бытия: рождений, падений, могил

— Женщина — некий сосуд драгоценный,

Тайну таящий во мгле сокровенной.

Женщина — путь до глубин божества.

Женщина — мир естества,

Его золотая корона.

Свята, свята ее жизнь, дающее лоно.

Но мы?

В нас не все ли — стремленье вовне, из предела?

Разве не мы

Природу наполнили звуками слова?

В дымной пропасти тьмы,

Где дышит и движется тело.

Нам разве не душно?

Мы жаждем иного,

В вечном стремленьи идем и идем до предела,

Кажется, близки мы к области звездной.

Миг — и повиснем в полете над бездной,

Вдруг снова, влеченью земному послушны,

Падаем в душные пропасти тьмы.

А есть красота.

В звуках, в красках, в линиях, в теле,

В обнаженности женственной.

Жажда ее не в одной крови разлита,

Это не жажда веселий.

Ее поток благоденственный

В тайных глубинах шумит,

Струя его сладко чиста,

Он вечной божественной влагой поит.

Да, есть на земле красота.

Или мы крылья у птицы?

И нам суждено

Метаться к гробнице от старой гробницы?

И нам суждено

Только взаимным усильем весь путь побороть?

Только вдвоем долететь до свержения уз?

Церковь венчает как святость союз

Двух осужденных сердец.

— Примем ли мы, как тяжелое бремя, венец?

Да, людям дано только вдвоем этот путь побороть.

Слава тебе, освященная плоть!

Ночь незаметно погасла, и свет набегал на окно.

Я сидел одиноко.

Дрожал за стеклом замирающий газ.

Был светлым и утренним час,

И город вечерний остался далеко.

Я знаю.

Я в зеркале видел всю душу мою,

Все, чему верю, и все, что люблю.

Там нет проклятья.

Как теплым волнам, я отдамся душистому маю,

Пусть будут безумны и святы мечты,

Робкая девушка в сереньком платье,

Да, это ты,

Моя невеста.

4 марта 1902

«Я много лгал и лицемерил…»

Я много лгал и лицемерил,

И много сотворил я зла,

Но мне за то, что много верил,

Мои отпустятся дела.

Я дорожил минутой каждой,

И каждый час мой был порыв.

Всю жизнь я жил великой жаждой,

Ее в пути не утолив.

На каждый зов готов ответить,

И, открывая душу всем,

Не мог я в мире друга встретить

И для людей остался нем.

Любви я ждал, но не изведал

Ее в бездонной полноте,—

Я сердце холодности предал,

Я изменял своей мечте!

Тех обманул я, тех обидел,

Тех погубил, — пусть вопиют!

Но я искал — и это видел

Тот, кто один мне — правый суд!

16 апреля 1902

SUB SPECIE AETERNITATIS[1]

Отселе мне видно потоков рожденье.

Пушкин

О, господи, какое счастье

Быть художником!

Самовластным, гордым, свободным,—

Царем над созвучиями и образами.

Они меня оскорбляют,

Какое мне дело?

Я на тех бесконечных высотах,

Где небо и лед,

Куда и мечта о дольних заботах

Не досягнет.

Выше нет ничего. Небо сине.

Вдалеке очертанья таких же вершин.

О, как вольно дышать в беспредельной пустыне,

Повторять неземное, великое слово: один!

Мне видна земля,

Моря золотое пространство,

Нагорий живое убранство,

Распростертые низко дороги, поля.

И местами селенья,

Как столбы при дороге, как на перекрестках каменья.

Но мне не видно людей,

Их суеты вседневной.

Я увидал бы движенья двух ратей,

Падение царства, созданье столицы.

Я смотрю на жизнь мной отвергнутых братии,

Как смотрят на землю птицы.

Солнце!

Здравствуй, солнце, мой двойник!

Я люблю твой ясный дик.

Как и ты, я с высоты

Вижу горные хребты,

И узорчатых лугов,

И кипенье городов…

Ноябрь 1902

«Я путешественник случайный…»

Я путешественник случайный,

Бродяга в мире, дикий скиф,

Любуюсь на земные тайны,

На храм, на башню, па залив.

И медлю пред душой безвестной,

Внимательно любуясь ей,

Как перед статуей чудесной,

Жалея покидать музей.

Ноябрь 1902

«Да, в нашей жизни есть кумир для всех единый…»

Да, в нашей жизни есть кумир для всех единый —

То лицемерие; пред искренностью — страх!

Мы все притворствуем в искусстве и в гостиной,

В поступках, и в движеньях, и в словах!

Вся наша жизнь подчинена условью,

И эта ложь в веках освящена.

Нет, не упиться нам ни чувством, ни любовью,

Ни даже горестью — до глубины, до дна!

На свете нет людей — одни пустые маски,

Мы каждым взглядом лжем, мы прячем каждый крик,

Расчетом и умом мы оскверняем ласки,

И бережет пророк свой пафос лишь для книг!

От этой пошлости обдуманной, обычной

Где можно, кроме гор и моря, отдохнуть?

Где можно на людей, как есть они, взглянуть?

— Там, где игорный дом, и там, где дом публичный!

Как пристани, во мгле вы выситесь, дома,

Убежища для всех, кому запретно поле,

В вас беспристрастие и купли и найма.

В вас равенство людей и откровенность воли.

Вот мир восторженной победы и борьбы

В разврате искреннем и слов и побуждений.

Мы дни и месяцы актеры и рабы,

Оставьте же притон для искренних мгновений!

<1902>

вернуться

1

С точки зрения вечности (лат.).


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: