К нам не была ль судьба скупа,

Нам не дары ль бросала щедро?

Пусть нашей жизни темная тропа

Не раз вела в глухие недра.

Пред нами был- весь ясный мир,

Мы шли сквозь грозные

Вверяя струнам вещих лир

Мечты, и души, и желанья.

Порой вступали в мглу пещер,

Где слышен грозный рев чудовищ,

Но к свету вновь, закляв химер,

Входили с грудами сокровищ.

И снова шли в цветах, в лучах,

Под щебет птиц, под рокот моря,

И нам был чужд пред долей страх,

Мы были рады мигам горя.

Но вновь во глубь тропа сошла,

Под черноту подземных сводов;

Кругом везде — слепая мгла,

Вой чудищ, призраки уродов.

Глядим назад, — но входа нет,

Вперед, — но выхода не видно.

Нам повстречать ли снова свет,

Луной дышать ли серповидной?

Вверх или вниз, но путь идет,

Он с каждым шагом — безысходной…

Но все равно! вперед, вперед,

Поем и в недрах преисподней!

1916

Однажды Лев

Свинью обидел,

Да так, что целый лес ее позор увидел.

Придя в великий гнев,

Свинья донельзя расхрабрилась

(Известно, что и гнев порой мутит, как хмель),

За оскорбление отметить решилась

И вызвала владыку на дуэль.

Однако, возвратясь к родным пенатам,

Задумалась Свинья

И, страха не тая,

Расхрюкалась пред умным братом:

«Ах, братец, вот — попала я в беду!

Ты знаешь Льва суровый норов!

Уж лучше я куда-нибудь уйду!»

Но Боров

(Он был писатель, с едкостью пера)

В ответ ей: «Погоди, сестра!

К чему бежать так прямо?

Поблизости помойная есть яма:

Получше вываляйся в ней,

А после выходи на бой с царем зверей».

Свинья послушалась совета.

Помоями вонючими кругом

Вся облепилась до рассвета

И так предстала пред врагом.

Свидетелями беспримерной брани

Был полон лес и ближний дол.

И вот явился Лев, как обещал заране,—

Пришел, понюхал и ушел…

И долго после свиньи все вопили:

«Лев струсил! мы-де победили!»

Так иногда завзятый полемист

К газетному нас требует барьеру,

Но трудно Льва не следовать примеру,

Когда противник наш уж чересчур нечист!

<1916>

Иногда хорошо и отрадно

Знать, что сжали четыре стены

Жизнь твою, с ее пылкостью жадной,

И твои, слишком буйные, сны.

За окном — тот же город стозвонный,—

Спешный бег неумолчных авто,

Но к тебе, в твой покой потаенный,

Не проникнет бесцельно никто.

Как утес, весь и в пене и в шуме,

Неподвижен, и строг, и высок,—

Ты, в приюте свободных раздумий,

В самой ярости толп, — одинок.

Светы полдня, полночные тени,

Ряд мечтами обвитых часов…

И скользят вереницы видений,

Лики бывших и жданных годов.

Это — памяти путь беспредельный,

Это — встреча всех тех, кто ушли,

Это — бред беспечально-бесцельный

О палящем восторге земли.

И спокойных раздумий зарницы

Озаряют крутящийся сон;

Совесть судит; заплаканы лица;

Знаю: кто-то без слов осужден.

Кто-то… Может быть, я… Ну так что же!

Это час пересмотра годин.

Как тебе благодарен я, боже,

Что на время — в тюрьме и один!

1916

Лечебница доктора Постникова

Отче! полмира объемлешь ты тенью,

Звезды ведешь и луну в небесах,

Даруй покой моему утомленью,

Дай успокоиться в сладостных снах.

Се — отрекаюсь от помыслов злобных,

Се — осуждаю все, в чем погрешил.

Дай мне во снах, тихой смерти подобных,

Ведать покой безмятежный могил.

Злое видение ложа да минет,

Да не предстанет мне облик в крови.

В час же, когда светы первые кинет

Солнце Твое, — Ты меня оживи!

1916

В круженьи жизни многошумной,

В водовороте наших дел,

Я — ваш! и этот мир безумный —

Мной вольно избранный удел.

Люблю призывы телефонов,

Истлевшей проволоки блеск,

И над рекой гудков и звонов

Пропеллера внезапный треск;

Люблю я ослепленье сцены

И ресторанный пьяный свет,

Все эти вспышки, эти смены

Победно наступивших лет…

Люблю… Но что же сердце ранит,

Когда я вижу чаши роз,

Когда мечту, как сон, туманит

Над речкой свежий сенокос?

Зачем душа томленьем сжата

Здесь на отлогом берегу,

Когда вдали сереет хата

И стадо бродит на лугу?

Зачем так сладко в темной роще,

Где ландыш мраморный расцвел,

Где мыслям легче, думам проще,

Едва под сень ее вошел?

Кляните! прошлое мне мило,

Природа родины — близка…

Пусть скоро скажут: «Это было!» —

Люблю отшедшие века!

Гряди, что будет! Водопадом

Былую жизнь нещадно смой!

С неведомым пойду я рядом,

Но прошлый мир — он мой! он мой!

1916

Рдяность померкла за очерком гор,

Красок развеялся пестрый укор,

Все безразлично — восторг и позор…

В мире встречает уверенный взор

Только провалы да звездный узор,

Рано взлюбил я, люблю до сих пор

Строй беспредельных, незримых опор,

Держащих строго безмерный собор;

Мир беспросветен — как сумрачный бор,

Звезды-миры смотрят с неба в упор.

Чу! запевает невидимый хор,

Дарохранитель десную простер…

Mori.[6] To Роком решается спор…

Горе, что утра багряный костер

Бросит румянец на черный простор!

1916

Закат ударил в окна красные

И, как по клавишам стуча,

Запел свои напевы страстные;

А ветер с буйством скрипача

Уже мелодии ненастные

Готовил, ветвями стуча.

Симфония тоски и золота,

Огней и звуков слитый хор,

Казалась в миг иной расколота:

И такт, с певцом вступая в спор,

Выстукивал ударом молота

Незримый мощный дирижер.

То вал стучал в углы прибрежные,

Ломая скалы, дик и пьян;

И всё: заката звуки нежные,

Сверканье ветра, и фонтан,

Лепечущий рассказы снежные,

Крыл гулким стуком Океан!

<Декабрь> 1916