Предпочитая пап, директриса за собой очень следила. И платья, и костюмы, и кофточки, и тщательно, словно клумба садовником, выложенная прическа, и даже очки в перламутровой, полупрозрачной оправе – все это казалось только что купленным в магазине.
Однажды, я слышала, директриса объяснила свою безукоризненную прибранность тем, что обязана быть образцом и примером. Конечно, для нас, учеников, а не вообще для всех на земле. Лишь одно в качестве образца не присутствовало: женская красота, так как ее нельзя было купить в магазине.
Зачем она меня вызвала? Мама была бы довольна: я не смогла догадаться.
– Я тебя пригласила, чтобы ты помогла мне сплотить учеников, учителей и родителей!
– Я?!
– Твой талант.
«Сплотить» похоже на «сколотить»... Сколачивать нас, как доски, с родителями и учителями?
Директриса была очень восторженной и почти всех обожала. А еще она все и всех хотела «постичь».
– Тебя прозвали Смешилкой. Это – милое, доброе прозвище. И я очень хочу постичь твой юмор.
Смотрела же она так пристально, будто вообще всю меня постигала, просвечивала, как чемодан на таможне. И сразу перешла к своим обожаниям:
– Ты знаешь, что я больше всего обожаю таланты! Ничто не сближает так, как искусство. А я хочу всех духовно объединить! Тебе известно, как я обожаю ваших родителей, наших учителей и всех детей, которых они, не жалея сил, растят и воспитывают! – Своих детей у нее, к сожалению, не было. – Каждый месяц будем устраивать «сплачивающие концерты».
Директриса все время что-то изобретала: дома ее никто не ждал – и торопиться ей было некуда.
– Ты выступишь в заключение... Потому что после тебя, мне сказали, выступать уже невозможно. Создай хорошее настроение. Ты знаешь, как я люблю дарить людям праздники! И как вообще я люблю людей...
Она очень любила, чтобы все знали, как она их любит. Хотя, я догадывалась, любовь лучше проявлять, чем о ней объявлять.
«Как можно любить все больше всего? И всех больше всех» – пробовала я немного поразмышлять. Но она прервала мои размышления:
– Постарайся максимально всех рассмешить! Я знаю, ты очень потешно показываешь старушек и полицейского, который на перекрестке. Изобрази кого хочешь! Только старушек не надо... Скажут, что наши ученики не уважают старость! – Директриса перешла на доверительный тон: – Вот свою бабушку ты бы ведь...
– Она моложе всех у нас в доме!
– Если молодость побеждает возраст, это прекрасно. Но она же не всегда побеждает. Поэтому про старушек не надо... И не показывай полицейского. Он нас охраняет!
– Но он сам однажды смеялся, когда я его...
– Потому что ты, наверное, показывала его... ему самому. А не целому залу! – перебила она. – И тем более не показывай мэра. Говорят, что ты и его... – Она огляделась по сторонам. – А он как раз будет нашим гостем. И если услышит... Ты ведь хочешь, чтобы в школе был сделан ремонт? И чтобы школа наша присутствовала в городском бюджете?
Я о бюджете как-то не размышляла, но ответила, что хочу: наверное, с бюджетом, как и с ремонтом, всегда лучше, чем без них.
– Ну вот... Я обожаю сообразительность!
– Но ведь каждый чем-то распоряжается или что-то решает. Тогда, значит, показывать вообще никого нельзя? – осмелилась предположить я.
– Почему? Всех остальных можно. Иностранных туристов, к примеру. Или вот – знаменитых гастролеров из-за границы...
– Я их ни разу не видела.
– В общем, поищи в своем багаже. Я слышала, он у тебя – богатый!
Мама говорила про репертуар, а она – про багаж. Но из своего багажа я могла случайно вытащить что-нибудь столь же неподходящее, как вытащила из репертуара.
Лишь одну меня встретили аплодисментами... Хотя важнее не как встречают, а как провожают. Об этом я давно догадалась.
Директриса тут же взлетела на сцену, обняла меня и сказала, что больше всего с самого детства она обожает юмор. Вероятно, отсутствие семьи сберегает могучие физические возможности: директрисе было под пятьдесят, а она взлетала, выскакивала, выпархивала. И признавалась, и признавалась...
– До меня дошло, что наша Смешилка владеет редким даром рождать экспромты! – сообщила она со сцены.
Это директриса сказала на всякий случай, чтобы я все же не вздумала изображать мэра, а показала что-нибудь новенькое. Мэр, восседавший в первом ряду, растекался такой улыбкой, что она могла бы затопить все ряды, включая самый последний.
– Итак, мы с нетерпением ждем комического экспромта!
Но того, что произошло, она не ждала. Тем более с нетерпением!
Обращаясь к залу, директриса заверила:
– Комический экспромт родится у нас на глазах!
Рожать экспромты вообще очень трудно. А предупреждать, что они будут комическими, то есть смешными, так же опасно, как о появлении красивой женщины: кому-то она покажется красавицей, а кому-то и нет. Чтобы рукоплескания летели не только мне навстречу, но и вдогонку, я придумала показать в качестве комического экспромта... саму директрису.
«Я люблю тебя больше всех на земле!» – призналась я старой люстре. «Обожаю вас больше всего на свете!..» – объяснилась я голым стенам. А потом принялась страстно обнимать занавес и целовать рояль, стоявший на сцене. Потому что тоже их обожала...
Ученики были от моего экспромта в абсолютном восторге. А учителя – в обмороке. Родители же застыли в растерянности. Все, кроме моих собственных... У них были такие лица, будто я, сперва загубив папину судьбу, теперь самолично загубила свою.
Мои приятели и приятельницы не хохотали, а прямо-таки гоготали – язвительно и злорадно.
Злорадство... «Это же злая радость!» – впервые и неожиданно догадалась я. И прежде я подмечала, что детям свойственно иногда осмеивать тех, кто ни в чем, кроме необычности или ущербности своей, не повинен. И ни в чем, кроме жалости, не нуждается.
Громкий успех, однако, заглушает все остальное... Школьники орали мне: «Бис!» И старшеклассник, который мне безответно нравился, тоже мной восхищался.
Со сцены я всем признавалась в любви как бы от имени директрисы, а, дойдя взглядом до него, призналась вроде бы от себя. Но он ничего не понял. Неужели все мужчины так непонятливы? Или они непонятливы, когда им незачем понимать? И нечем ответить? Но все же ладош своих и он не жалел. Когда бы еще он обратил на меня такое внимание?!