Далай-лама показался мне живым и умным человеком, сильным духовно и физически. Во время приёма было ясно видно, что по отношению к Китаю он настроен весьма прохладно. Далай-лама дважды проверял, не было ли за занавесками кого-нибудь, кто мог подслушать наш разговор. Он ни в коей мере не производил впечатления человека, который хотел бы вручить Китаю часть своей любимой родины.

На следующий день далай-лама прислал мне 12 метров тонкого красно-коричневого тибетского сукна и пять связок благовонных палочек. Вместе с тем он передал, что ещё не закончил то письмо, которое хотел передать через меня, — ожидавшиеся им сведения пока не поступили. По всей вероятности, далай-лама передумал посылать со мной сообщение. Однако он известил, что обязательно примет меня в Лхасе, если я совершу ещё одно путешествие по Азии.

В том же году далай-лама вернул своё высокое положение на Тибете, поклявшись в верности Китаю. Впрочем, прошло не так много времени, и отношения между Центральным государством и его вассалом снова оказались разорванными. На этот раз китайцы напали на Тибет, и в 1910 году далай-лама опять вынужден был бежать — теперь уже в Индию; А ещё через два года, после китайской революции и свержения маньчжурской династии, он объявил Тибет независимым.

Из Утая мой путь лежал в сторону города Сопингфу, расположенного по другую сторону стены. Стена в этих местах выглядит гораздо крепче, но всё же она довольно сильно разрушена. Следующей целью был город Кьехуа на границе с Монголией — довольно крупный торговый и транспортный центр, населённый в основном монголами. Именно там я отметил двухлетие с моего отъезда из Петербурга.

Из Кьехуа я отправился на юг — в сторону города Татунгфу, куда прибыл 14 июля. Татунгфу знаменит своими красивыми женщинами, которые были даже предметом вывоза. Многие мандарины и богатые китайцы приезжали сюда, чтобы купить себе жену.

По ужасным дорогам я продвигался в направлении Калгана и, наконец, 20 июля 1908 года прибыл в этот город. Калган был конечным пунктом моего путешествия на лошадях. Из всего запланированного оставалась только поездка по железной дороге в Пекин.

Прибыв в Пекин, я почувствовал себя несказанно счастливым, когда смог поселиться в большом отеле. В течение месяца я писал отчёт, систематизировал собранные материалы, начисто чертил карты, обрабатывал метеорологические и другие научные наблюдения. Полномочный посол недавно скончался, и всеми делами посольства занимался советник Арсеньев — очень хороший дипломат, мы довольно быстро стали друзьями. А военным атташе был полковник Корнилов, которого я встречал ранее в Ташкенте.

Я распустил мой отряд и поблагодарил всех за верную службу. Славный Луканин отправился в Россию на поезде через Маньчжурию. Повар Чанг и переводчик Чау пока ещё не знали, куда они поедут.

Когда отчёт был готов, я воспользовался возможностью и отправился в двухнедельную туристскую поездку в Японию. Там, помимо прочего, я посетил города Симоносеки и Киото.

В Петербург я вернулся по уже знакомой со времён русско-японской войны железной дороге через Владивосток и Маньчжурию. Начиная с Харбина, дорога была точно такой же, как и три года назад, единственным отличием было то, что везде царили мир и порядок.

Прибыв в Петербург, я сразу же объявился в Генштабе и вскоре получил приглашение к императору для рассказа о своём путешествии.

Я спросил, сколько времени мне будет уделено, и услышал, что двадцати минут будет достаточно. Поскольку император не собирался садиться, я спросил, можно ли начинать, на что он утвердительно кивнул. Я докладывал стоя. Вопросы императора показывали, что он слушает мой доклад очень заинтересованно. Подарок далай-ламы он принял в соответствии с традицией — на вытянутые руки. Взглянув на настольные часы, я заметил, что прошло уже не двадцать минут, а час двадцать, и тут же попросил извинения, объяснив, что не заметил, как прошло время. Его величество улыбнулся, поблагодарил за интересный рассказ и сказал, что он тоже не заметил, как пролетело время.

Прощаясь, Его величество поинтересовался моими планами. «Я надеюсь в ближайшее время получить возможность командовать полком, Ваше величество, ведь на время моего отсутствия я был уволен из армии», — сказал я. Император ответил, что эта проблема не должна меня тревожить. Мол, покомандовать полком я ещё успею, а вот возможность выполнить такое поручение, какое досталось мне, выпадает немногим. Позднее я понял, что Его величество был прав.

Покончив с отчётами о моём путешествии по Азии и другими формальностями, осенью 1908 года я поехал в краткосрочный отпуск в Финляндию. После двухлетнего путешествия на лошадях жизнь цивилизованного человека принесла мне чувство облегчения, и я наслаждался этим отпуском гораздо больше, чем другими.

После возвращения я испытал большую радость: меня назначили на должность командира 13-го Владимирского уланского, полка, располагавшегося в Ново-Минске[2] в центре Польши. С хорошим настроением я принял своё назначение и перевод в Польшу. Ведь там девятнадцать лет назад я начинал свою военную карьеру.

Прошло три года после подписания Портсмутского мирного договора. В обучении войск я хотел использовать знания, полученные во время войны. Но для этого не было условий. Полк не принимал участия в военных операциях в Маньчжурии, а офицеры не хотели менять своё относительно мирное существование на тяготы боевой подготовки. Я удивлялся тому, что военные операции русско-японской войны были здесь известны лишь в общих чертах, а тем тактическим разработкам, которые родились в Маньчжурии, не уделялось должного внимания. По новейшим тактическим воззрениям, арена военных действий должна быть достаточно свободной, чтобы можно было использовать современное оружие — пулемёты и дальнобойные орудия. Программа обучения в полку давно не обновлялась, поэтому офицеры были удивлены тому, что я так много времени уделял упражнениям по стрельбе и спешенным действиям кавалерии.

Как бы то ни было, моя деятельность получила одобрение инспектора кавалерии, и через два года мне предложили командовать расположенным в Варшаве драгунским полком лейб-гвардии Его императорского величества, где была вакансия командира в чине генерал-майора. Этот полк считался одним из лучших кавалерийских подразделений, и назначение туда расценивалось как значительное повышение. Такая служба была для меня очень желанна.

Среди гвардейских уланов я провёл в общей сложности три года, и моё положение было настолько прочным, что я отказался от предложения принять командование над второй кирасирской бригадой в Царском Селе. Я рассчитывал, что место командующего гвардейскими частями в Варшаве довольно скоро освободится, и действительно, в 1914 году я получил именно это назначение.

Как финн и убеждённый противник политики русификации, я думал, что понимаю чувства поляков и их точку зрения на те вопросы, которые можно было считать взрывоопасными. Несмотря на это, поляки относились ко мне с предубеждением.

Отрицательное отношение поляков к русским было почти таким же, как и наше, хотя после восстаний 1830—1831 и 1863—1864 годов (особенно последнего, которое было жестоко подавлено) Польша оказалась совершенно в другой ситуации, нежели Финляндия. Королевство Польское фактически прекратило своё существование, и государство, по сути, превратилось в российское генерал-губернаторство. Русский был объявлен официальным языком, школы и администрация русифицированы. Польша как суверенное государство больше не существовала, но глубокие патриотические чувства, разумеется, никуда не делись. Контакты между русскими и поляками были сведены к минимуму, поэтому к моим попыткам наладить в полку нормальные отношения поляки относились с подозрением.

Ревматизм, полученный мною в Маньчжурии, заставил меня задуматься над тем, стоит ли дальше продолжать активную военную карьеру. Летом 1914 года, через несколько дней после убийства в Сараево наследника австро-венгерского престола Франца Фердинанда и его супруги, я отправился на лечение в Висбаден. В Германии царила напряжённая обстановка.