Внезапно у ворот Барселоны снова заварилась каша… Публика привстала на трибунах. На этот раз Мануэлю удалось пробиться, к самому голу. Но тут подоспевший Григейрос сильно ударил по мячу. Удар был не из удачных. Мяч свечой пошел в небо над самыми воротами. Мануэль напрягся в ожидании, когда мяч вернется на землю. Он отжимал плечом Санчо, пытавшегося оттиснуть нападающего от ворот. Мяч высоко над головами медленно переходил в падение. Но вдруг Санчо, замерший как и все, с задранной кверху головой, закричал:

– Аппарато!

И все увидели: медленно плыл над городом, над стадионом, большой самолет. В тишине все услышали зловещий рокот. Мяч между тем беспрепятственно упал перед воротами, и Санчо Григейрос отбил его в поле. И тут раздался его насмешливый и резкий голос:

– Эх, валенсийцы, каракатицы вы полосатые!… Это же пассажирский летит. Простофили! Смотреть надо.

И стадион грохнул таким хохотом, что одураченному Мануэлю показалось, будто слава его рухнула в тартарары… Он рассердился. Что такое, карафита! Он сейчас покажет всем, что может сделать Мануэль Руфо, когда он берется за дело всерьез. Мяч через минуту оказался на его краю. Он бросился на мяч. Санчо забежал немного вперед и хотел задержать Маноло. И тут Руфо что есть силы ударил его по ступне. Санчо упал и стал кататься от боли по траве. Судья свистнул, стадион завопил. Все видели, что Мануэль ударил умышленно. Но Руфо надеялся, что ему, как любимцу всей Валенсии, зрители простят грубость. Этот Санчо вывел его из себя.

Григейроса унесли на руках. А оторопевшему Мануэлю судья предложил покинуть поле. Стадион бушевал.

– Пуф! Бахо! – кричали с трибун. – Уходи вон, Руфо!… Долой его!… Мало фашисты калечат наших! Руфо решил помочь им! Бахо!

Ленты апельсинных очисток, жеваная бумага летели в Маноло, когда он, выгнанный и несчастный, шел с поля.

Когда матч кончился, команды ненадолго покинули поле, и вскоре игроки вернулись уже солдатами, уже в одной форме республиканцев, уже одетые в походные моно, с винтовками на наплечных ремнях. Только у Мануэля Руфо не было оружия. На рукаве у него была белая повязка с красным крестом, и он поддерживал под руку маленького Санчо Григейроса, одна нога которого была не обута и забинтована.

– Камарадос! – сказал Мануэль, опустив голову, и все стихли. – Камарадос! – повторил он громко. – Прости меня. Валенсия, ты знаешь меня. Прости, что я позволил себе нагрубить гостю и товарищу. Но я уже наказан. Товарищи поручили мне вылечить Санчо, и я буду носить повязку санитара, и я не возьму своей винтовки до тех пор, пока мой Санчо не оправится, честное слово, карафита, он славный малый! Мне очень жаль, что я его немножко повредил.

– Ничего, ничего, Маноло, – сказал Григейрос, – это все пустяки. Уверяю тебя, я скоро сниму это с ноги, а ты сбросишь повязку с рукава. С таким лекарем я живо поправлюсь.

Им аплодировали обоим. И они стояли рядышком: огромный Мануэль с повязкой красного креста и маленький Санчо, поджавший больную ногу…