Потягивая вино, Рэчел прислушивалась к общему разговору. Похоже было, что запрет, наложенный на застольное обсуждение разгорающегося конфликта между северными и южными штатами, будет вот-вот нарушен. Рэчел чувствовала, что переход к этой теме неизбежен. Она была наиболее животрепещущей и злободневной и горячо обсуждалась в каждом доме, где бывала Рэчел, и во всех газетах, какие только ни попадались ей на глаза.

— Если бы можно было решить вопрос по-джентльменски, — провозгласил доктор Мэллорен, — то ни одна сторона не стремилась бы унизить другую и ничье достоинство не пострадало бы.

— Мы, южане, никогда не покоримся янки, — горячился Ален Делакур, двоюродный брат Эдуарда, — никогда! Это чудовищная глупость с их стороны — считать, что они смогут навязать нам свои порядки. — И он взглянул на Эдуарда, ища поддержки.

Эдуард оказался центром внимания всех присутствующих. Прежде чем ответить, он глубоко вздохнул:

— Глупость — понятие отвлеченное, Ален. — Жребий брошен, и, боюсь, уже слишком поздно, чтобы предотвратить неизбежное.

— А что именно? — спросил Жерве Мэллорен.

— Крушение того мира, который был мне так дорог, милый мой, — грустно ответил Эдуард. Широким жестом он обвел сидящих за столом: — Все мы поставлены перед необходимостью выбора и, сдается мне, сейчас нас испытывают на прочность.

— Я полагаю, что вы все же преувеличиваете, мой друг, — не согласился доктор.

— Отец прав, — вставил Мэтью, опустив на стол хрустальный бокал с рубиновой жидкостью. — Я не сомневаюсь, что страна истечет кровью, красной, как это вино, прежде чем ситуация придет к своему печальному завершению.

— Пш-ш-ш, — пренебрежительно фыркнул Ален Делакур. — У янки нет воли к победе, — пояснил он со злорадным удовлетворением. — Помяни мое слово, они побегут так, что только пятки засверкают.

— Вот тут-то вы и ошибаетесь, — твердо возразил Мэтью.

— Я поставлю на любого нашего парня против какого-нибудь кентуккийца, — снисходительным тоном заметил Ален.

— Речь идет не о личной храбрости, Ален, а о численности, — уточнил Мэтью. — Мужчин, способных носить оружие, на Севере больше, возможностей производить все необходимое для войны — тоже. Если дело затянется, то ключом к победе станет промышленность. Даже Джеймс де Боу в своем «Обозрении» ратует за развитие промышленности на Юге. Он сознает, что наша экономика в этом нуждается.

— Мы джентльмены, Мэтью, а не ростовщики-янки, — запротестовал Ален, — и один джентльмен из Луизианы стоит десяти северян.

— А их ведь и будет десять на одного южанина, не так ли? — уточнил Мэтью, и в тоне его уже звучало раздражение.

Ален пожал плечами:

— Ну так что же?

Рэчел видела, что лицо Мэтью потемнело от сдерживаемого гнева, который поднялся в нем от этого рыцарского бахвальства.

— А то, что мы должны смириться.

Ален и Жерве изумленно уставились на него. Родственник Мэтью первым обрел дар речи.

— У меня в голове не укладывается, что вы считаете наше дело проигранным заранее. — Он бросил на Мэтью высокомерный взгляд. — Вы прекрасно знаете, что, начнись война, вам придется командовать солдатами. Как же вы поведете их в битву с таким пораженческим настроением?

В горле у Рэчел встал ком. Этот разговор внезапно обнажил суровую правду войны, когда каждый молодой человек, быть может нежно любимый какой-то девушкой, имеет вполне реальные шансы погибнуть. Представив себе Мэтью, вынужденного идти сражаться, она сразу же осознала, что его могут ранить, а может быть, и…

«О Боже! — принялась она молиться. — Только не это, только не сейчас, когда мы нашли друг друга!»

Мэтью ответил на вопрос своего родственника ясно и холодно:

— Я не поведу их на битву. Я не стану сражаться на стороне южан.

— Что?! — в один голос вскричали Ален и доктор. Даже застенчивая жена Алена в изумлении открыла рот.

— Вы слышали, что я сказал.

— Это невероятно! — потряс головой Ален. — Вы не можете так поступить! Вы станете сражаться против вашего родного штата, против вашей семьи, против друзей?!

— Я не могу сражаться против моей страны, — ответил Мэтью.

— Как вы осмелитесь после этого вернуться в Луизиану? — гремел Ален. — Вы просто безумны!

Рэчел вспыхнула от возмущения.

Мэтью посмотрел на Алена ледяным взглядом.

— Вы подвергаете сомнению мою храбрость? — спросил он голосом, которого Рэчел еще у него не слышала. В нем звучал металл, хотя тон был самым вежливым.

Ален, прекрасно осведомленный о том, как мастерски его двоюродный племянник владеет пистолетом и саблей, откинулся на спинку своего стула. Он нервно сглотнул, но был слишком возбужден, чтобы пойти на попятную.

— Если вы действительно думаете так, то быть может…

— Довольно, — вмешался Эдуард, не давая кузену закончить гневную фразу. — Я не допущу, чтобы за столом у моей жены разыгрывались семейные сцены.

Ален выглядел смущенным.

— Вы совершенно правы, Эдуард. — Он повернулся к мадам Деверо, сидевшей на противоположном конце стола. — Пожалуйста, извините меня, кузина Фрэнсис.

— Не о чем говорить, Ален, — любезно ответила она, признательная мужу за то, что он не дал разногласиям перерасти в настоящую ссору.

Доктор перенес внимание на Эдуарда.

— А вы поддерживаете решение вашего сына? — спросил он.

Рэчел отчаянно хотелось прикрыть ладонью руку Мэтью, переплести пальцы с его пальцами. Так она выразила бы ему свою поддержку. Ей нетрудно было представить себе, чего стоило ему произнести то, что он только что произнес. Не задавалась ли она совсем недавно вопросом, возможно ли любить его сильнее, чем уже любит она? Теперь она могла дать положительный ответ: да, это действительно было возможно, ведь ее любовь к Мэтью выросла многократно вместе с чувством восхищенного уважения.

— Да, полностью, — ответил доктору Эдуард, и в голосе его прозвучала гордость за сына. — Несколько поколений Деверо были гражданами этого государства, начиная с моего прадеда, прибывшего сюда со своим другом маркизом де Лафайетом сражаться за свободу страны. — Помолчав, он продолжил: — Мой отец под началом генерала Джексона бился с британцами в сражении за Новый Орлеан, когда нам грозила опасность потерять то, что мы успели завоевать. Наконец, я сам, — добавил он небрежным тоном, не желая, по-видимому, выпячивать свои заслуги, — участвовал в мексиканской кампании, когда моя страна нуждалась во мне. Наряду со множеством других — как южан, так и северян. — Он снова замолчал, вспоминая давно забытые лица, и с горечью добавил: — Многие из них так и не вернулись домой. Три поколения Деверо сражались и проливали кровь за Соединенные Штаты, и я вправе ожидать того же от моего сына.

Образ Мэтью, истекающего кровью, раненого или даже убитого, заставил Рэчел похолодеть. Пальцы, сжимавшие бокал с вином, словно онемели и, выскользнув из них, бокал со звоном упал на ковер и разбился.

— О, я ужасно сожалею! — вскричала девушка, сконфуженная собственной неловкостью.

— Ничего-ничего, и не нужно его поднимать, — остановил ее Мэтью, коснувшись ее руки.

По знаку вездесущего Жан-Марка появился слуга о совком и моментально убрал осколки.

— Я думаю, — произнесла Фрэнсис и обвела взглядом присутствующих, — что довольно с нас разговоров о войне. Галлагеры в нашей стране недавно и, приглашая их к себе в дом, я отнюдь не намеревалась нагонять на них тоску спорами по поводу возможных военных конфликтов.

— Вне всякого сомнения вы правы, мадам Деверо, — сказал доктор Мэллорен с легкой усмешкой. — Мы чуть было не испортили чудесный обед своей невоспитанностью. Прошу у вас прощения.

— Оно вам дано, — ответила Фрэнсис и знаком приказала Жан-Марку подавать десерт.

Во время десерта беседа приняла более мирный характер. Взглянув на сына и сидящую рядом с ним Рэчел, мадам Деверо обратилась к ней:

— Я хотела бы попросить вас об одолжении, мисс Галлагер.

— Я сделаю все, что в моих силах, мадам Деверо, — ответила девушка с любезной улыбкой и запустила ложечку в восхитительную смесь из свежесбитых сливок и сочных ломтиков клубники, украшавших воздушный бисквит, пропитанный коньяком.