Наступило долгое молчание. Кэрол кожей ощущала взгляд Полы, выжидательный и оценивающий. По сути, сейчас не было резона делать из фотографии секрет. Непохоже, чтобы Рон Александер мог оказаться серьезным подозреваемым в исчезновении Тима Голдинга. Если она откажется рассказать Скотт о фотографии, то на допросе они устроят игру в молчанку, это уж точно, и закон оставляет за ними такое право. Если предъявит фото лишь на допросе, Скотт просто возьмет тайм-аут для обсуждения ситуации с клиентом. Кэрол задумалась. Ей необходимо сотрудничество Александера в деле Тима Голдинга. И наплевать, как это скажется на расследовании, заведенном против педофила.

— Что ж, можно ускорить события, — согласилась она. — В компьютере вашего клиента обнаружен снимок Тима Голдинга, восьмилетнего…

— Я в курсе, кто такой Тим Голдинг, — нетерпеливо перебила Скотт. — Но ведь вы сами разослали фотографии ребенка по всей стране, поэтому едва ли можно счесть серьезной уликой то, что она оказалась в компьютере мистера Александера.

— Зато улика становится крайне серьезной, если на снимке испуганный голый ребенок. — Кэрол резко повернулась и зашагала прочь. — Дайте знать, когда вы будете готовы к допросу, — бросила она через плечо. Пола шла за ней.

— Как я вижу, Бронвен Скотт не помягчела с годами, — заметила Кэрол.

— Жалко, что вы сообщили ей так много, — сказала Пола. Теперь она шла рядом с Кэрол.

— Вы ведь знаете положения закона, Пола. Если они требуют объяснить причины ареста, мы обязаны это сделать.

— Но разве вы не могли назвать прежние мотивы, шеф? А уж потом, во время допроса, ошарашить его?

Кэрол остановилась и задумчиво посмотрела на Полу:

— Вы считаете, что я дала слабину, не так ли?

— Я не… — испуганно стала оправдываться та.

— Уступка — еще не признак слабости, Пола. Держать снимок в тайне не было никакого смысла. Я знаю, как работает Скотт. Александер просто ушел бы с допроса, не сказав ни слова. Теперь же она, возможно, увидит в этом нашу готовность к сделке. — Кэрол двинулась дальше, ощущая напряжение в плечах. Возможно, ее подчиненные доверяют ей не в той мере, как ей казалось.

Он долго спит. Просыпается только в полдень и даже тогда с трудом поднимает веки. Он чувствует себя так, словно кто-то нашпиговал его мозги валиумом: в голове какая-то муть, он не сразу соображает, где находится. Лишь потом до него доходит, что он дома, в своей постели, лежит, свернувшись калачиком, как ребенок. Правда, в это утро внутри его тела живет уже совсем другой человек.

Он больше не тот недоделанный ханурик, над которым все смеются. Он выполнил приказ. Выполнил в точности так, как надо. Так, как велел ему Голос. И получил вознаграждение — деньги. Хоть и объяснял, что старался не ради них. Не деньги позволяют ему испытывать удовлетворение, а то, что Голос его хвалит. Да еще понимание, что он сделал такое, на что вряд ли решится кто-либо другой. Нечто особенное.

Слава богу, он сумел скрыть, что испытывал в действительности, когда дошел до главного момента. До этого были восторг, возбуждение — до такой степени, что он едва не кончил в штаны, как подросток. Но когда дошло до главного, когда ему пришлось совать в нее ту штуку снова и снова, у него все опало. Остались лишь кровь, испуг и ужас. В самом конце ему было совсем не до восторга. Его сменили печаль и ощущение нечистоты, грязи.

Однако Голос этого не знает. Голос знает, что он сделал то, что от него требовалось, и сделал правильно.

Окончательно проснувшись, он ощущает волнение в крови. Гордость и одновременно страх. Теперь его будут искать. Голос обещал, что все будет хорошо. А вдруг… вдруг Голос ошибся?

Может, Голос не такой умный, как ему казалось?

Том Стори смотрел в окно. Листья срывались с деревьев и кружились на резком ветру, который усилился к полудню. Сидел он неподвижно, поддерживая здоровой рукой забинтованную культю. Тони наблюдал за ним через окошечко добрых десять минут, но Стори так и не шевельнулся.

Затем Тони прошел в палату Стори и увидел лиловый синяк на его щеке. По словам санитара, впустившего Тони в отделение, Тома Стори ударил во время групповой терапии другой пациент. «Даже эти сумасшедшие ублюдки презирают детоубийцу», — прокомментировал он.

Тони подвинул стул и сел рядом с пациентом.

— Понимаете, Том, в любом из нас живут две личности, — начал он. — По одной на каждое полушарие головного мозга. Из них одна — босс, она повелевает другой личностью, более слабой. А у вас повреждены дипломатические связи между ними, и трудно сказать, что начнет вытворять слабая личность, когда войдет во вкус власти.

Стори, не изменив позы, произнес:

— Я это чувствую. Внутри меня словно поселился злой дух и не оставляет меня в покое. Допустим, вы выясните, что у меня опухоль мозга, и, допустим, она меня не убьет. Значит, безобразия в моей голове продолжатся и дальше?

— Я не стану вам лгать, Том, — сказал Тони. — Вашу ситуацию невозможно исправить быстро. Понимаете, у вас доминантная левая сторона мозга. Она отвечает за чтение, письмо и счет. А правая сторона мозга неграмотная, зато воспринимает музыку и форму. Я подозреваю, что она испытывает фрустрацию, так как не может выразить себя обычным путем человеческого общения. Вот почему она срывается с катушек, когда левая сторона ослабляет свою хватку. Но это еще не конец истории.

— Зато конец для Тома Стори. — В голосе пациента звучала горечь.

— Не обязательно. У нашего мозга поразительное строение. В случае повреждения какого-то участка он задействует другие, и они выполняют работу, которую делал пострадавший участок. Кроме того, мы сами можем кое-что предпринять для реабилитации взбунтовавшейся части вашего мозга. Я могу вам помочь в этом.

Стори тяжко вздохнул:

— Но вы не можете вернуть моих детей. Верно?

Тони посмотрел в окно на метель из золотых и пурпурных листьев:

— Нет, не могу. Зато я в силах помочь вам жить дальше без них.

Слезы брызнули из глаз больного и потекли по щекам.

— Зачем вам это надо?

Потому что это единственная вещь, которую я хорошо делаю, подумал Тони, а вслух сказал:

— Потому что вы этого заслуживаете, Том. Определенно заслуживаете.

Кэрол вошла в комнату для допросов, излучая уверенность, которой на самом деле не ощущала. Уже много месяцев она не проводила таких бесед со свидетелями или подозреваемыми и опасалась, что эта пауза скажется на профессионализме. Ее тревожило и сознание того, что сама она постоянно находится под пристальным критическим взглядом Полы. Рон Александер казался уже не таким безмятежным, как до этого. Он прятал глаза, непрестанно крутил на пальце обручальное кольцо.

— Я старший детектив-инспектор Джордан, а это детектив-констебль Макинтайр, — проговорила Кэрол, садясь в кресло. — Как вам, вероятно, объяснила ваш адвокат, мы ждем от вас, мистер Александер, помощи в другом расследовании, не связанном с тем, по которому вы были арестованы. Мы будем признательны вам за сотрудничество.

— Почему я должен вам что-либо говорить? — выпалил Александер. — Вы исказите все, что я вам сообщу, и состряпаете против меня дело.

Бронвен Скотт положила ладонь на его плечо:

— Вы имеете полное право молчать, Рон. — Она твердо смотрела на Кэрол. — Мой клиент озабочен тем, что любая его попытка сотрудничества в дальнейшем обернется против него.

— Между прочим, миссис Скотт, — обратилась к ней Кэрол, — не мы завели против него дело, а Королевская прокуратура, но я готова при необходимости обратиться к ним с ходатайством.

— Этого недостаточно.

Кэрол пожала плечами:

— Это все, что я могу сделать. Впрочем, пусть ваш клиент рассмотрит и альтернативный вариант. Если он не поможет нам в таком щекотливом деле, никто не станет делать ему в дальнейшем никаких поблажек.

— Это угроза, старший инспектор?

— Нет, констатация факта, миссис Скотт. Ведь вам прекрасно известно, какие страсти бурлят, когда дело касается пропавшего ребенка. Да и в тюрьме с насильниками не церемонятся. Так что решайте, мистер Александер. — Кэрол в упор посмотрела на подследственного, и он беспокойно заерзал на стуле. Тогда она раскрыла лежавшую перед ней папку и вынула снимок. Положила перед ним. — Мы нашли это в вашем компьютере. Вы знаете этого ребенка, мистер Александер?