Они были уже в форме, когда свирепый свист сержанта снова призвал их построиться перед палатками.

— Отлично, парни! — рявкнул он. — Здесь вы пробудете пару недель и будете ожидать назначения, а пока вам вколют третий укол, против тифа. Теперь слушайте меня внимательно. На соседней улице есть группа, которая считает, что они там что-то из себя представляют, и они прислали записку, что у них есть несколько хороших боксеров. Те из вас, кто разбирается в этом деле, пусть после обеда подойдут ко мне и назовут имя…

Речь сержанта была прервана металлическим грохотом — это один из парней, которого Ларри раньше не замечал, рухнул без сознания на землю. Его котелок со всем содержимым валялся в пыли.

— Отлично, отлично, — проскрежетал сержант. — Те, кто с ним в одной палатке, ну-ка отнесите его и положите на койку. Это всего-навсего укол от тифа, не волнуйтесь… Через несколько часов он будет как новенький. Эй, а вы, остальные, кончайте лыбиться! Вы тоже можете оказаться на его месте, и если не с первого раза, то со второго или с третьего укола. А теперь о койках. Чтобы они всегда находились в полном порядке, были заправлены и все такое прочее. И еще: от каждой палатки выбирается человек, который должен по утрам разжигать печку. Будете делать это поочередно. Остальные подробности потом!

Еще несколько раз во время этой своеобразной лекции раздавались металлические удары, прерывавшие речь сержанта. Наконец он проговорил:

— А теперь, ради Христа, следите за тем, чтобы стоять прямо, и на-а-лево! Мы отправляемся жрать. На-а-алево!

Первых два укола не беспокоили Ларри, но после третьего он ощутил внезапную тошноту и примерно час пролежал на своей койке. Его довольно сильно мутило, однако, в основном, физически он чувствовал себя превосходно и быстро привык к рутинной жизни в лагере. Тем не менее его ужаснула форма, выбранная небрежно и наугад, и поэтому он нанес несколько визитов к портному лагеря, прежде чем полностью удовлетворился своим внешним видом. В общем, чувствовал себя Ларри неплохо, если не считать нескольких приступов сильной зависти к другим парням, получавшим из дома посылки со всяким добром и другими подарками. Ему писали только два человека: Клайд и отец Легран, а единственным человеком, приславшим ему небольшие подарки, была миссис Сердж. Впервые в жизни он осознал, что такое не иметь любимой девушки.

Эта небольшая и периодическая неудовлетворенность тем не менее никоим образом не мешала его рвению и расторопности, с которыми Ларри выполнял все, чего от него требовали, а часто даже и более того; случалось, его спокойное поведение и понятливость вызывали скупую похвалу сержанта, возглавляющего их группу. А когда Ларри предложил свои услуги, сказав, что мог бы управляться с мулами, запряженными в артиллерийские орудия, поскольку на Виктории и Синди Лу у него имелся опыт обращения с этими животными, сержант от души посоветовал ему:

— А теперь слушай меня, Худой. Если ты и вправду неудержимо жаждешь стать нянькой этим мулам, то скажи парням из твоей новой части, что ты пел в церковном хоре, торговал галантерейными товарами или был булочником. Тогда они и припишут тебя к ветеринарам. Скажи им, что возился с мулами всю жизнь, и они назначат тебя писарем или помощником зубного врача.

— Но почему? — искренне удивился Ларри.

— Не знаю. Тут армия. Здесь, в общем-то, нет ни одного надежного правила, кроме как держать рот закрытым, кишечник — открытым и никогда ни на что не подписываться добровольно.

Через день после этого разговора Ларри перевели в роту М 156-го пехотного полка. И потекли четыре месяца тяжелейшей муштры. Каждый день начинался с физзарядки — гимнастических упражнений, в которых со временем стало участвовать и ружье. Когда они подошли к этапу тренировочной батальонной маршировки, Ларри стал капралом. А пока — бесконечная тренировка с ружьем и учения, связанные с рытьем окопов и строительством всевозможных видов укреплений, в том числе укрепление бруствера при помощи скрученных вместе ивовых ветвей. Еще были ходьба на месте и установка пулемета в узких окопах. Этому Ларри учили французский лейтенант, показывающий, как обращаться с пулеметом, разработанным на базе системы французского кавалерийского карабина, и английский главный сержант, инструктор по штыковому бою, который также учил новобранцев пользоваться противогазами. В общем-то, Ларри нравились все эти учения, даже доставляли ему удовольствие, если не считать штыкового боя, по какой-то причине раздражавшего и утомлявшего его. Он не мог объяснить, почему бесконечное повторение выпадов, парирований, бросков вперед и внезапных уколов стало для него чуть ли не жестокой пыткой. Однако он выполнял все приказы беспрекословно, хотя это ни в малейшей степени не избавило его от наставлений англичанина, посылавшего его сражаться с шестифутовым цилиндром из туго скрученных веток, подвешенным к специальному крестообразному каркасу. Его надо было изо всех сил колоть штыком, при этом яростно приговаривая нечто типа: «У, чертов сукин сын, проклятый ублюдок! Я пропорю тебе твое вонючее брюхо!» Англичанину каким-то образом удавалось внушить каждому новобранцу, что этот пучок веток сначала изнасиловал его сестру, а потом проткнул ей живот ножом.

Ларри был благодарен Господу, когда узнал, что больше не услышит всего этого, ибо однажды после обеда роте М было приказано построиться, развернуться, немного промаршировать налево и прийти на специальную площадку-полигон, где их стали обучать бросанию гранат. Инструкторы учили их, что, например, гранату нельзя бросать, как бейсбольный мяч. Еще нельзя резко выворачивать запястье, иначе очень скоро рука бросающего выйдет из строя. Движение должно быть округлым и широким, вот в чем состоит весь фокус, учил их инструктор — шотландец в юбке. Один раз вышло — дальше пойдет легко. Однако у некоторых так и не получился этот ловкий прием: они никак не могли позабыть о технике бросания мяча, усвоенной с детства, и презрительно комментировали движение, демонстрируемое инструктором: «Словно девчонка, бросающая мячик!»

И вот настал день, когда ребята кидали настоящие гранаты. Они разрывались за восточным бруствером, защищающим площадку от осколков. Вдруг воздух прорезал леденящий душу, пронзительный вопль, и все инстинктивно бросились на крик.

— Рота, стой! — заорал лейтенант. — Немедленно в строй! Кто сделает еще шаг, пристрелю! Сержант, возьмите группу из четырех человек и выясните, что произошло, не нужна ли помощь с нашей стороны.

Сержант вызвал к себе Худого, Уайти, Теда и Сэма. «Парами, бе-е-е-гом!» На бегу Ларри увидел мотоцикл, ревущий на том участке, где разорвалась граната. Пока они приближались к месту происшествия, послышался вой сирены «скорой помощи». Однако с земли были подняты лишь какие-то разорванные куски, по которым нельзя было определить, частями чего они являются.

— Это капитан Фосс, — объяснял испуганный капрал. — Он хотел показать бросок одному из парней, приказал идти вперед и бросить гранату. Рука у парня занемела, была напряжена, бросая, он ударился рукой о заднюю часть траншеи… и выронил гранату. Когда граната падала, выскочила чека. Капитан бросился через траншею, ногой оттолкнул парня так, что тот отлетел на дюжину футов, и упал на гранату, прикрыв ее собой… И вот… От него почти ничего не осталось. Поверьте, этот парень знал свое дело… Эх, какой парень…

Глаза капрала внезапно повлажнели, и из них потекли слезы. С искаженным от горя лицом он быстро удалился.

— Пошли, парни, — проговорил сержант. — Надо возвращаться. Тут мы уже ничем не поможем.

Ларри, волоча ноги по земле, присоединился к остальным. Этот несчастный случай, превративший лучшего офицера лагеря в груду кровавых ошметок, с потрясающей внезапностью вселил в Ларри жуткую мысль о том, что война — это ад, кошмар и грязь, что ежесекундно солдат рискует жизнью и что сам он теперь тоже солдат. Раньше он еще не осознавал всего этого настолько отчетливо. И его нынешняя тренировка, муштра, иногда утомительная, иногда вселяющая бодрость и отвагу, не что иное, как приготовление к тому, чтобы лицом к лицу столкнуться со смертельной опасностью, муками, агонией и внезапной гибелью. От осознания этого Ларри пришел в ужас. Сейчас он совершенно трезво оценивал свое нынешнее положение.