Людовик раздраженно прервал его:

— Где мой человек, Леон Клюэ?

— Я очень сожалею, Ваше Высочество, но он мертв. Я очень, очень сожалею.

— Мертв? — воскликнул ошеломленный Людовик. — Как это мертв? Что случилось?

— Этой ночью в конюшнях слуги играли по-крупному, возникла ссора, и слугу Вашего Высочества закололи кинжалом.

— Но вчера я лег спать очень поздно, и он был здесь!

— Осмелюсь предположить, что он дождался, когда Ваше Высочество заснет, и улизнул в конюшни, — осуждающе проговорил прибывший. — Уже рассвело, когда он умер.

— Где тот, кто его убил? — в гневе произнес Людовик. — Приведи его ко мне.

— Очень сожалею, Ваше Высочество, но он тоже мертв. Они убили друг друга.

— Да, — медленно произнес Людовик, — видимо, восхитительную ночь они провели в конюшнях.

— Вы правы, Ваше Высочество. Чудовищная ночь. Двое других, пытавшихся их разнять, тоже ранены.

— Да, печально, очень печально. И что, ссору затеял Леон?

Это казалось очень странным. Леон был тихий коротышка, и вдруг такой трагический конец. Видимо, в жизни этого человека были такие стороны, которые Людовик просто не видел.

— Трудно сказать, Ваше Высочество. Каждый свидетель рассказывает свою собственную историю.

— Пожалуй, я сам позднее схожу в конюшни и расспрошу о случившемся. Если окажется, что виноват мой человек, что это из-за него ранены те двое, мне надо будет позаботиться о возмещении. Узнай, была ли у Леона семья, я что-то не помню, чтобы он о чем-то подобном упоминал, надо послать им денег, и… надо будет дать тебе на его похороны…

— Вы так щедры, Ваше Высочество, — человек сделал маленький шаг вперед, глядя вниз на кувшин, который он держал в руках. — Могу я прислуживать вам сегодня?

— Если ты умеешь брить.

— О, Ваше Высочество, конечно. Я вполне могу заменить вам Леона, пока Ваше Высочество находится здесь, — увидев, что Людовик одобрительно кивнул, человек прочистил горло и робко произнес: — А если Ваше Высочество останется доволен моей работой, может быть, я смогу занять его место.

Людовику не терпелось расстаться с усами, и он уже уселся в кресло. Здесь, сидя в кресле, он критически оглядел этого человека. Тот выглядел опрятным, до чрезвычайности, его желтоватая, несколько болезненного вида, кожа и длинные волосы до плеч выглядели чистыми и ухоженными. Большие глаза выражали только одно — горячее желание услужить. Говорил он с непринужденным изяществом.

— Как твое имя?

— Поль Каппоретти, Ваше Высочество.

— Итальянец?

— Я родился в Венеции тридцать два года назад, но от французских родителей, и во Франции живу уже много лет.

— И ты что, желаешь уйти с королевской службы и перейти ко мне?

Длинные ресницы Поля дрогнули, казалось, он колебался с ответом.

— Ты можешь говорить свободно, — заверил его Людовик. — Ничто из того, что ты скажешь, не станет достоянием посторонних ушей.

— Вы меня не так поняли, Ваше Высочество. В моем желании оставить здешнюю службу нет никакого предательства. Просто… мне здесь не хотелось бы больше находиться.

Он сказал это как-то просто, без рисовки, так, что Людовик его даже пожалел.

— А что случилось?

Поль на мгновение заколебался, потом вздохнул.

— Ваше Высочество легко может узнать сами, если пожелаете, так что лучше я сам вам все расскажу. Это я во всем виноват. Это была моя ошибка. Речь идет о любовной интриге, тут замешана молодая дама… жена другого камердинера… Поэтому я хотел бы покинуть это место и начать новую жизнь там, где люди меня не знают.

Устыдившись того, что рассказал, он умоляюще посмотрел на Людовика.

— Но, осмелюсь сказать, камердинер я превосходный, опытный цирюльник, я умею читать и писать, ваше платье всегда будет в отличном состоянии.

Он осекся, сам испугавшись своей смелости.

«А почему бы и нет, — подумал Людовик, — мне все равно понадобится кто-то. А этот человек производит впечатление искреннего, ведь он мог выдумать какую-нибудь сказку о своем желании служить благородному дому герцогов Орлеанских, а я бы наверняка ничего и не стал бы о нем разузнавать».

— Ладно, посмотрим, — буркнул Людовик, но и этого было достаточно, чтобы глаза Поля засветились почти что счастьем. — А теперь давай проверим, так ли уж ты хорош, как расхваливал тут себя.

Полчаса спустя, когда Поль покидал его, Людовик имел возможность убедиться, что тот действительно опытный брадобрей и в обращении с одеждой знает толк. Поэтому при расставании Людовик сказал ему, чтобы он готовился к отъезду в Блуа через день-два.

Людовик также вынужден был признать, что Анна была права насчет усов. Они действительно не подходили к его лицу, и сейчас без них он чувствовал себя лучше, легче как-то. Ему не терпелось сказать ей об этом.

Но ее нигде не было: ни в саду, ни в трапезной, ни в лесу. Людовик предположил, что она у короля, и долгое время провел, слоняясь по коридору вблизи королевского кабинета. Но Анна так оттуда и не появилась. Когда же наконец он ее увидел, уже после полудня, она была окружена придворными дамами. Все они дружно вышивали гобелен. Анна довольно долго его вообще не замечала, казалось, что она полностью захвачена работой. Это было довольно странно, ибо, насколько он ее знал, она всегда чуралась работы с иглой. Всякому рукоделию она предпочитала чтение.

Рано или поздно, но они все-таки встретились взглядами, и она подошла к нему. Но тут же одна из ее дам, графиня де Вернье, немедленно присоединилась к ним и, несмотря на все его вежливые намеки, не покидала их до самого конца.

Людовик был весьма разочарован. Он хотел рассказать Анне о том, что Дюнуа побывал в Риме, что он сам собирается туда в начале лета, повидать Папу. Но ничего из этого сообщить не удалось. Дениза напропалую флиртовала с ним и все уговаривала снова надеть вечером красный костюм с золотым дикобразом.

На следующий день повторилось то же самое. Стоило ему приблизиться к Анне, как одна из дам сразу же была готова вмешаться в их разговор. Он понял, что это неспроста, что это все происки короля. Это король приказал постоянно опекать Анну. И выполнялось это так искусно, что сама Анна, по-видимому, ничего не замечала или делала вид. В такой ситуации он ничего не мог поделать, но продолжал надеяться хоть на миг остаться с ней наедине, хоть на один поцелуй.

Дениза с любопытством посматривала на него, гадая, что бы он подумал, узнав, что это все затея Анны. Денизу весьма озадачило, когда Анна попросила ее быть всегда рядом и ни в коем случае не оставлять ее наедине с Людовиком. Видимо, Анна чего-то опасается. Чего? Дениза вопросительно на нее посмотрела, но та не заметила взгляда, и Дениза, пожав своими изящными дерзкими плечиками, повиновалась. Но все это странно, очень странно. Долгое время Анна предписывала не оставлять ее одну с мужем (весьма странная причуда для любой супруги), теперь этот приказ был отменен, но последовал новый: все то же самое, но на этот раз с Людовиком. Странно, но интересно.

Людовик же не находил в этом ничего интересного. Сегодня его последний день в Амбуазе, что же. Вместо того, чтобы где-нибудь в укромном уголке сада держать Анну за ручку, он и мечется по лужайке с мячом. Вместо разговоров о любви и поцелуев, посылает мяч Рене де Бурбону, с трудом заставляя себя сосредоточиться на игре.

Краем глаза ему удавалось иногда увидеть Анну, она сидела среди зрителей. На этом ярком солнце ее лицо казалось бледным, а глаза усталыми. И вообще, похоже, она похудела, ее маленький острый подбородок сейчас выглядел еще более острым. Следила она только за ним. Она не поворачивала головы, как это делали остальные зрители, она не сводила с него глаз.

Его внимание раздваивалось, и уж тем более он не мог осознать, как великолепно он сейчас смотрелся, как превосходно играл. Многие годы он мечтал выиграть у Рене, месяцами тренировался, часами массировал сломанную кисть, чтобы, если надо, он мог играть и левой.

Игра продолжалась. Ловкие броски то и дело сопровождались приветственными криками. Те, кто поставили на Рене (а их было большинство), поняли, что проигрывают. Наконец игра закончилась, Рене упал на спину и со смехом заявил, что все — он уже стар, чтобы в свои двадцать семь играть в эту игру.