— Я привез послание короля его дочери, принцессе Жанне. Она здесь? — обратился он к стражнику.

Тот в замешательстве кивнул и направился к дому, чтобы сообщить хозяину, графу де Линьеру, что во дворе замка находится герцог Орлеанский, но по какой-то причине не желает войти в дом, и даже сойти с коня.

Людовик остановил его.

— У меня очень важное, чрезвычайное поручение короля, — громко объявил он, надеясь, что каждое его слово передадут королю. — Поэтому я не могу дожидаться хозяина. Нет времени. Быстро ответь мне, принцесса Жанна здесь?

Стражник испуганно кивнул головой.

— В таком случае, ты передашь ей срочное послание ее отца.

Людовик говорил преувеличенно серьезно и торжественно. Сгрудившиеся неподалеку слуги и стража напряженно слушали. Что случилось? Началась война? Умирает король или его сын?

— Передай, что король думает о ней и желает ей доброго здоровья, а также передай, пусть она молится о нем.

Стражник молча выжидал. Разумеется, это только обычное приветствие, сейчас он подойдет к важному сообщению. Но герцог Орлеанский уже поворачивал коня.

— Ваше Высочество, и это все?

— Да, это все, — резко бросил Людовик, обернувшись. — Передай это принцессе без промедления и передай также, что важность и неотложность поручения вынуждает меня очень торопиться, поэтому я не сообщаю его лично, о чем сожалею.

Сказав это, он пришпорил своего коня и подчеркнуто медленным шагом пересек двор по направлению к воротам. Он подъехал к своей свите, и они вместе продолжили путь, скрипя седлами, а неспешный цокот лошадиных копыт гулко отдавался в тишине двора.

Людовик ехал и улыбался. Ему представлялось лицо короля, когда тому доложат, как герцог доставил его послание. Людовик прекрасно понимал, что никакого послания и в помине не было, был только предлог, чтобы заставить его нанести визит Жанне — первый шаг (а можно не сомневаться, что за ним последуют и другие), чтобы вынудить Людовика принять Жанну как жену, чтобы в конце концов заставить его перевезти ее в Блуа.

Ну что ж, теперь король увидит, какие у него в этом деле шансы на будущее.

Людовик принялся весело насвистывать. Не так уж все и плохо. Вон какой выдался солнечный апрельский денек. Ну хорошо, отправили его со двора, не позволили ему увидеться с Анной наедине, но все же Людовик смог закрепить в ней уверенность в правильности выбранного пути. Ее брак с Пьером остается формальным — это раз. Во-вторых, он показал королю, по какой дорожке он собирается идти — и своими письмами Папе, и этим дерзким визитом в Линьер. Он пойдет по этой дорожке до конца, а в конце его ждет Анна, стоящая у алтаря в Монришаре, и на ней будет то же самое подвенечное платье. То есть этим она скажет, что с самого начала оно предназначалось для Людовика, что ни о ком другом она никогда и не мечтала.

Как только Линьер скрылся из виду, Людовик пришпорил коня. Домой, скорее домой.

Орлеанскому дому удалось как-то поправить свое финансовое положение, и это с помощью Марии-Луизы, ее неиспользованного приданого. Во всяком случае, много земли продавать не пришлось.

Жила она, как в тумане. Пьер женился, а значит, жизнь кончилась. Это она понимала, но как-то вяло, незаинтересованно. Пыталась его забыть поначалу, но, просыпаясь по утрам, не могла найти в себе ни малейшего желания подниматься с постели. Занимавшийся день представлялся ей сплошным грязно-серым пятном. Никто ей не был нужен, и никому она не нужна. Ну сколько можно было вести такую лишенную всякого смысла жизнь.

И вот, в мае она сложила все свое приданое в огромный сундук, а сама отправилась пешком в Фуальский монастырь, где, надев рясу послушницы, начала готовиться к пострижению.

Мария все это время наблюдала за дочерью и вначале пыталась отговорить ее от этого шага, но, будучи сама глубоко религиозной, в конце концов одобрила выбор Марии-Луизы. В служении Господу тоже можно обрести свое счастье.

Уход Марии-Луизы знаменовал собой некую завершенность. Хотя никому от этого легче не стало. И еще она оставила им все свои деньги, что были отложены для приданого. Теперь можно было раздать самые необходимые долги. Денег было не так уж много, роскошествовать они по-прежнему позволить себе не могли, но, поскольку Людовик осознал необходимость экономии, жизнь их была вполне сносной.

В апреле Людовик задумал посетить Рим вместе с Дюнуа. Эжен де Ангулем обещал присоединиться к ним, если те согласятся подождать его до середины мая. У Эжена были свои причины для встречи с Папой, он хотел расторгнуть помолвку с инфантой Луизой Савойской. Правда, на успех он рассчитывал мало, не то что Людовик.

Теперь эта троица часто собиралась за столом, склонившись над картой. Они горячо спорили, обсуждая грядущее путешествие. Дюнуа уже был в Риме и со знанием дела мог говорить, по какой дороге безопаснее всего ехать и где лучше гостиницы. В Риме их уже ждал получивший там приход Жорж де Амбуаз. Всего набиралось двенадцать человек: их трое, еще трое наиболее надежных камердинеров, три человека охраны и три конюха с запасными лошадьми.

От своего нового камердинера, Поля Каппоретти, Людовик в восторге не был, хотя лучшего слуги у него никогда не было. Но, находясь с ним в одной комнате, Людовик все время чувствовал его присутствие. Куда бы он ни повернул голову, его взгляд неизменно наталкивался на грустные глаза слуги.

И, самое главное, этот человек много говорил, даже слишком. Главной темой его разговоров были женщины. О чем бы ни шла речь, касалось ли это костюма, который наденет Людовик, или его прически, не важно — все в конце концов сводилось к женщинам. И не то чтобы женщины Людовика совсем не интересовали, этого сказать было нельзя. Как раз наоборот. И поговорить о них он был не прочь, например, с Дюнуа, Эженом и даже с Жоржем, хотя священник Жорж не мог похвастаться обилием опыта. Но то, как говорил об этом Поль, почему-то было Людовику неприятно. Это даже было трудно объяснить, ведь Поль никогда не использовал грубых выражений и не вдавался в интимные подробности, но его тихий, вкрадчивый, какой-то маслянистый голос всегда создавал невероятно вязкую чувственную атмосферу. Рассказ его развивался в соответствии с правилами классической драматургии — вначале завязка, затем развитие сюжета и наконец в кульминационный момент он всегда делал паузу, давая время разыграться воображению Людовика.

Тот слушал его, испытывая какое-то странное беспокойство, но эти рассказы помимо воли захватывали его, видимо, потому, что он был молод, имел горячую кровь, а на дворе благоухала весна.

Поль, похоже, считал, что жизнь Людовика тоже изобилует любовными приключениями. Во всяком случае, он всегда намекал на это. Подавая Людовику камзол или расправляя складки на рукавах его костюма, он никогда не забывал вздохнуть по поводу того, как счастлива будет та дама, которая проведет эту ночь в объятиях герцога Орлеанского. Когда же Людовик смеясь говорил, что сейчас у него таких счастливых дам вроде нет, Поль улыбался, но с легким скептицизмом в глазах. Эта твердая вера слуги в его несуществующие любовные приключения одновременно раздражала и льстила Людовику, ибо всякому мужчине приятно считаться опытным на любовном поприще.

Хотя Людовик и был женат, но хранить верность супруге вовсе не намеревался, даже если бы это действительно была его жена. Изменить Жанне (если представится такая возможность) — что же здесь плохого. А возможности у герцога были, и немалые. С ним флиртовали красивые дамы из свиты королевы, открыто намекая на более интимное продолжение флирта. Дома тоже в окружении его матери было немало привлекательных молодых женщин, их взгляды, когда они смотрели на Людовика, говорили о многом. Но, как бы соблазнительны они ни были, связываться с какой-либо из придворных дам Людовик опасался. Это было слишком близко к Анне, она могла узнать. Людовик не хотел, чтобы она страдала. Кроме того, подобная связь могла осложнить его развод. Не лучше ли удовлетворять свои потребности с миловидными девушками в гостиницах, они готовы ко всем услугам, или с сочными городскими дамами. Их можно щедро одарить и быстро забыть. Никаких сложностей.