Спустя некоторое время мы услышали скрип тяжелых сапог за дверью, и на пороге возник отец Джорджа, крупный, дородный фермер. Лысина его занимала полголовы и была окружена венчиком волос в мелких кудряшках.

— Привет, Сирил, — сказал он мне ласково, — хорошо, что ты не чуждаешься нас, — и потом обратился к сыну: — Ну, что, много еще работы там, в рощице?

— Все закончил: — ответил Джордж, продолжая читать.

— Тогда полный порядок. Кролики и репка — вещи несовместимые.

— Еще бы, — подхватила жена, душой и помыслами прикованная к сковородке.

В конце концов картошка была готова, и она появилась возле стола с дымящейся сковородкой.

Обед был на столе, отец принялся нарезать хлеб. Джордж оглядел стол, снова уткнулся в книгу и читал до тех пор, пока перед ним не поставили тарелку. Служанка уселась за столик у окна — и мы все принялись за еду. В этот момент раздался топот ног, и в комнату вбежала девочка, которую сопровождала ее взрослая сестра. Длинные каштановые волосы ребенка разметались по спине, матросская шляпа была сдвинута на затылок. Она сняла шляпу и села вместе со всеми за стол, беспрестанно болтая с матерью. Старшая сестра, девушка двадцати одного года, подарила мне улыбку и живой взгляд своих ярких глаз, потом брезгливо посмотрела на недожаренную говядину на тарелке.

— Ненавижу сырое мясо, — посетовала она.

— Молодец, — отозвался ее брат, усиленно жуя. — Хотя оно укрепляет жевательную мускулатуру.

Она отодвинула мясо и принялась за овощи. Джордж между тем положил себе добавки.

— Ну, наш дорогой Джордж, я уверена, тебе понравился соус, — заметила младшая, Молли, с обидой в голосе.

— Конечно, — отозвался он. — Почему бы и тебе не отведать его?

— Нет, — возразила юная леди двенадцати лет. — Ведь ты же еще не наелся.

— Умно! — сказал он с полным ртом.

— Ты так считаешь? — съязвила старшая, Эмили.

— Да, — ответил он. — Твоя сестра такая же остроумная, как и ты. А как же иначе — она у нас учится в шестом классе! Я бы поел еще картошки, мама, если только найдется хоть одна не сырая.

— Джордж, — робко возразила мать, — по-моему, картошка нормальная. Я старалась. Потрогай вот эту, вроде мягкая. Мне казалось, она разварилась.

— Пожалуйста, не извиняйся перед ним, — перебила Эмили сердито.

— Сдается, наша Эмили слишком заигралась с детьми этим утром, — мягко сказал Джордж, специально ни к кому не обращаясь.

— Нет, — вмешалась в разговор Молли. — Просто она ударила мальчика по носу, и у него пошла кровь.

— Маленький негодяй. — Эмили с трудом проглотила кусок. — Я рада, что поступила так! Мои мальчики зачастую сущие д… д…

— Дьяволы, — предположил Джордж.

Но сестра не приняла его подсказки. Отец сидел и смеялся. Мать в растерянности смотрела на дочь, которая, опустив голову, теребила пальцами скатерть.

— Неужели этот класс еще хуже предыдущего? — спросила мать с испугом.

— Да нет вроде, — был короткий ответ.

— Она просто любит их бить, — сказал Джордж, заглянув в сахарницу и принимаясь за свой пудинг. — Принеси-ка еще сахару, Анни.

Служанка поднялась из-за стола в углу и поспешила к буфету, мама бросилась следом.

Эмили сказала ему с горечью:

— Единственное, чего я желаю тебе, — это попробовать самому преподавать. Небось сразу бы излечился от излишней самонадеянности.

— Фу, — возразил он. — Я бы запросто расквасил носы всей этой ребятне.

— Да уж! Ты бы не усидел там, сохраняя спокойствие добродушного жирного бычка, — не отставала от него Эмили.

Эта фраза так понравилась Молли, что она истошно захохотала, к вящему ужасу матери.

— Зря ты так шутишь, Эмили, — сказал Джордж, глядя на скривившееся лицо своей младшей сестры.

Но девушке был настолько неприятен дальнейший разговор с братом, что она встала из-за стола. Вскоре Джордж с отцом отправились заниматься своей репой, а я пошел вместе с барышнями по тропинке в школу.

— Господи, меня раздражает все, что он делает и говорит, — сказала Эмили с возмущением.

— Иногда он ведет себя действительно по-свински, — признал я.

— Он и есть самая настоящая свинья, — настаивала она. — Меня раздражает, что он строит из себя всезнайку. И еще — я не выношу это его умничанье. Мне неприятно, как мама постоянно унижается перед ним…

— Значит, тебя злит именно это, — констатировал я.

— Конечно, злит, — отозвалась она дрожащим, злым голосом.

Мы продолжали свой путь молча. Потом она спросила:

— Ты захватил свои стихи?

— Нет… Извини… Опять забыл. Кстати, я отослал их.

— Но ты ведь обещал мне!

— Ты же знаешь, чего стоят мои обещания. Я переменчив, как дуновение ветерка.

Ее разочарование было гораздо сильнее, чем я ожидал. И когда мы расстались на повороте тропинки, на сердце у меня остался тяжелый осадок от ее упреков. Я явственно ощущал это, когда она уходила.

Я перебрался через небольшой звонкий ручей, берущий начало из заросшего пруда. Каменные ступени казались белыми на солнце, по ним сонно текла вода. Две бабочки на фоне синего неба перелетали с цветка на цветок, они увлекли меня на холм, заставили миновать поле, объятое разогретым, горячим воздухом.

Я вступил под благодатную сень деревьев, где склонившиеся ветви дубовой рощи спасали путников от жары. Здесь было так спокойно и прохладно. Мои ноги едва касались земли. Папоротник-орляк протягивал ко мне свои зеленые руки, а деревья словно источали нежность. Но я заспешил прочь, атакованный целой армией мух, которые повели партизанскую войну вокруг моей головы, пока я не продрался сквозь кусты черного рододендрона в саду, где они наконец покинули меня, унюхав, без сомнения, запах, исходивший из горшочков Ребекки с уксусом и сахаром.

Приземистый кирпичный дом с некрашеной просевшей крышей дремал на солнышке в тени больших ветвей, протянувшихся сюда из рощицы.

В столовой никого не было. Зато я слышал стрекот швейной машинки из маленького кабинета — звук, напоминавший жужжание большого насекомого, то громкий, то затихающий. Потом — перезвон четырех-пяти ключей — это кто-то трогал клавиши пианино в соседней комнате. И снова странные звуки, будто большая лягушка прыгала туда-сюда.

«Должно быть, мама вытирает пыль в гостиной», — подумал я.

Необычный звук старого пианино поразил меня. Аккорды звучали тонко и дребезжаще, как голос старой женщины. Возраст придал желтизну зубам маминого маленького пианино и сморщил его кожу.

Бедная старая рухлядь! Когда пальчики Летти скачут по клавиатуре, оно способно издавать только стоны.

Сейчас, однако, маленькое старенькое пианино вдруг разразилось викторианской мелодией. Я удивился: кто же это играет? И вспомнил почему-то маленькую женщину с вьющимися волосами. Мотив пробудил во мне старые чувства, но я не мог вспомнить черты ее лица — память подводила меня, и пока я думал, вошла Ребекка, чтобы снять скатерть со стола.

— Кто это играет, Бекки? — спросил я.

— Твоя мама, Сирил.

— Но она же не играет. Я думал, она не умеет.

— Ах, — ответила Ребекка. — Ты совсем забыл, как она раньше играла и пела для тебя. Ты тогда был совсем маленький, а у нее волосы вились и напоминали коричневый шелк. Неужели ты не помнишь, как она играла и пела, пока не появилась Летти и пока твой отец…

Ребекка осеклась на полуслове, повернулась и вышла из комнаты. Я подошел к двери и заглянул в гостиную. Мама сидела перед маленьким рассохшимся пианино. Ее пальцы порхали по клавишам, она улыбалась. В этот момент в комнату влетела Летти, обхватила руками маму за шею, поцеловала и сказала:

— О Боже, а я-то думаю, кто же это играет на пианино! О наша маленькая мама, мы даже не знали, что ты умеешь так играть!

— Ничего-то я не умею, — ответила мама, смущенно улыбаясь. — Просто захотелось вспомнить старый мотив. Я учила его, когда еще была молодой, именно на этом пианино. А теперь оно рассохлось, потрескалось…

— Поиграй еще, пожалуйста! Поиграй. Звучит так красиво. Как звон хрусталя. Играй же, дорогая, — просила Летти.