— Помогаешь разваливать дела?

— Помогаю сажать по закону. Хотя сам бы с удовольствием кончал наших клиентов без суда и следствия. — Он зло чиркнул зажигалкой.

— А не ехать нельзя? Закосить под больного, не мне учить.

— Нет. Это даст деньги. Достаточные, чтобы вытянуть Настю из западни.

— Насчет денег понятно. — Белов протер тряпкой запотевшие стекла. — А почему сразу «западня»?

— В восемьдесят девятом Кротова должны были перевести в спецбокс Матросской тишины. В так называемую «тюрьму ЦК партии». Уровень понял? Но не довезли. И не спрашивай, откуда мне это стало известно.

— Вот тебе раз! — Белов развернулся к Столетову. — Еще что знаешь?

— Не надо, Игорь. Я же не случайно тебе позвонил. И без тебя бы нашлись охранники для моей пигалицы. Или, думаешь, у меня мало знакомых сыскарей и оперов? Только свистни, пол-Петровки с Лубянкой сбегутся. А мои, прокурорские, бывшие и действующие, вообще — строем и с табельным оружием! — Столетов грустно усмехнулся. — Давай не будем играть в «я знаю, что ты знаешь, что я знаю».

— И что я должен, по-твоему, знать?

— По Кротову ты работал вместе с Кирюхой Журавлевым. Это он мне сам рассказывал, когда я ему ордер на арест Кротова подписывал. До суда его дело не доводилось даже теоретически, я тогда Кириллу так и сказал. И что дело Кротова зарубили на уровне ЦК, я это знаю точно, лишний раз говорит о том, что Кирюха был гениальный опер, но политик — никакой.

— Журавлев давно на пенсии, ему сейчас хорошо! Книжки пишет про серые чекистские будни и трудовые подвиги диссидентов, — раздраженно произнес Белов. Почувствовал себя неловко за то, что попытался играть со старым другом. — А я еще служу. Мне и так начальство раз в неделю арбуз астраханский куда следует заколачивает… Думаешь, меня по головке погладят, если я старые дела ворошить начну?!

— Настя, Игорь, — тихо сказал Столетов. — Настя — моя дочь.

Белов сразу же осекся, отвернулся к окну и тяжело засопел.

— Все, замяли, — Столетов первым нарушил тишину, повисшую в салоне.

— Прости. — Белов развернулся, сев вполоборота к Столетову. — С утра на нервах… Чем я могу помочь?

— Только ты и можешь, иначе бы не позвал. Ты — опер, знакомый с делом Кротова, и ты — мой друг, о чем я еще ни разу не пожалел. Именно в этих двух качествах ты мне и нужен.

— Валер, чем смогу…

— Не мое дело, какие виды КГБ имело на Кротова… Наверняка замышляли что-то серьезное, если вам именно Крот потребовался. Дело, ты прав, старое. Но сейчас можешь сказать, насколько глубоко вы копали?

— Нет. — Белов покачал головой. — И не проси.

— Так я и думал. — задумчиво протянул Столетов.

— Да что тут думать! Спуливать надо, пока не поздно. — Белов шлепнул ладонью по рулю. — Увозить девку, сажать на цепь…

— Поздно, Игорь! Мы уже засветились. Те, кто законсервировал Кротова, наверняка позаботились о системе контроля. Где-то у кого-то уже звякнул колокольчик. По следу проявившего интерес пустят собак.

— А ты не накручиваешь?

У Столетова екнуло сердце, Белов невольно произнес эти слова с Настиной интонацией.

— Нет. Они вытащили Кротова из лечебницы, где он косил под шизика, вчистую. Короче, официально Кротов второй раз умер.

— Как это?

— Настька-дура позвонила своему бывшему мужу, он в этой психушке главврачом числится. Оказалось, через три дня после съемки Кротов умер. Опять, твою маму, инфаркт! Можно сказать, на бис…

— Спокойно. — Белов вытащил из пачки Столетова сигарету. — Давай фактуру, дружище. Дело пахнет керосином!

— Фактура здесь. — Столетов похлопал по нагрудному карману куртки. — Настькины показания, назовем их так, и фотоснимки. Кое-что из моего архива. На Кротова и тех, с кем он крутил дела. Компромат старый, но такой, что и сейчас сработает. Подергаешь за ниточки, может, что-нибудь и накопаешь. — Он достал толстый конверт и бросил на колени Белову. — Передаю на следующих условиях. Первое: это не оперативный сигнал. Никаких официальных действий ты по этой информации не предпринимаешь. Не перебивай! Второе: я свожу тебя с Настей. Играй, но помни, что она — не агент подневольный, а моя дочь.

— Сдурел! Меня же из органов попрут. Это же должностное преступление…

— Дурак! Доложишь — попрут в тот же день. Если не хуже… Настька вляпалась в чужую операцию, и это бы полбеды. Но в деле Крот, понимаешь, Крот! — Столетов с трудом перевел дух, помял куртку на левой половине груди, продолжил уже спокойнее: — Мы сейчас, как слепые котята. А таких топят в ведре. Нужно копать дальше, другого выхода нет. Чем больше узнаем, тем дороже будет информация. Вот тогда уже можно играть. Продаваться, откупаться, шантажировать. Короче, выходить из дела с потерями, но живыми. А если попрут с работы, приходи ко мне. Устрою консультантом. Будешь в месяц получать годовой оклад опера. Согласен?

— На такую зарплату — да. — Белов попытался улыбнуться, но увидев, каким болезненно-напряженным сделалось лицо друга, сказал без капли иронии в голосе: — Если доживу.

Он взял конверт и спрятал его во внутренний карман пиджака.

— Спасибо, Игорь, — едва слышно сказал Столетов.

Белов опустил стекло. Стало слышно, как по мокрому асфальту шелестит мелкий дождь. Несколько капель задуло в салон. Одна капля тяжело шлепнулась на переносицу. Белов зажмурился.

«Проклятый месяц октябрь… Все в нем на Руси наперекосяк. И не в погоде дело. Что-то происходит в нас самих, — подумал он. — Тяжко на сердце, гадостно. Хочется тепла и солнца. А впереди еще полгода хмари и холодов».

Явку на Грузинской Белов отобрал на следующий же день. Арсений, вялый с похмелья, только посопел, но ключи отдал. Как ни болела голова, а сообразил, что за все надо платить. Прокол, допущенный им в Питере, стоил дорого, а Белов даром выручать из беды не станет. Квартира была только первым взносом, это Яровой тоже понимал.

Получив ключи, Белов целый день выметал грязь из всех углов. Заодно выяснил, что Яровой использовал помещение не только для общения с агентурой. Как оказалось, у шефа безопасности банка была мерзкая привычка забрасывать использованные презервативы под диван.

«Кобелюка ленивая! — ворчал Белов, выгребая веником слипшиеся вещественные доказательства интимной жизни Ярового. — Лень было оторвать одно место от дивана и отправить резинки туда, куда их, бросают все воспитанные люди, — в форточку». В принципе, если не считать батареи пустых бутылок на балконе и горы немытой посуды в раковине, квартиру Яровой загадить не успел.

В пять часов вечера Белов вымыл руки и устало плюхнулся на диван. Тишина в доме стояла невероятная, только в приоткрытую форточку доносился приглушенный рокот машин с Садового кольца. Белов вспомнил родную пятиэтажку на Речном и грустно усмехнулся. Кто-то точно сказал, что жизнь в «хрущовке» напоминает сломанный телевизор — звук есть, а изображения нет.

Чужеродные звуки врывались в его квартиру ранним утром и не затихали до позднего вечера. На заре начинала орать радиоточка у старушенции двумя этажами выше, до краха СССР Белов каждое утро, матерясь в подушку, прослушивал гимн Союза и свежую сводку новостей. С криками, шлепками и плачем выпроваживали отпрыска в детсад на третьем этаже. Потом начинала скулить, просясь на улицу, овчарка из сорок второй квартиры. Вечер начинался с кухонного грохота, перемежающегося визгливыми голосами хозяйки. И уж совсем заполночь в квартире дэзовского сантехника Коли начинало гудеть местное братство алкоголиков. Звон пустых бутылок и пьяный мордобой кончались с приездом милиции. Выслушав необходимое звуковое сопровождение погрузки пьяной компании в «мусоровоз», измученная «хрущоба» засыпала тревожным сном.

«Может быть, из-за этого у нас с Нинкой и не сложилась жизнь? Какая к лешему жизнь, когда ни секунды нельзя побыть одному?! И может, у нас в стране все наперекосяк идет, потому что, как ни крути, в бараках живем? Откуда взяться правам человека, когда никто у нас человеком ни разу себя не чувствовал. И откуда свобода личности, если и детям моим жить в этой хрущевской коммуне?! Не обобщай! — оборвал он сам себя. — Твое — это твое. Просто ты расслабился. Уж очень тихое и уютное место. Сразу чувствуется, что до свинтуса Ярового здесь жили добрые люди. Наверняка они знали, что личность проростает в тишине и покое. А ты примерил этот чужой уют на себя и расслабился. Соберись! Во-первых, чужое счастье впрок не идет. Во-вторых, даже если переселишься сюда с Нинкой, проблемы теперь уже никуда не денутся. Как собачились, так и будем собачиться. И третье, сейчас придет Настя, а ты лежишь и копаешься в старых болячках. Тоже мне опер!»