Записка выполнена на официальном бланке секретаря Центрального Комитета РКП(б) И.В. Сталина. По характеру сокращений, поправок и способу написания букв она выглядит, как черновик. “Ответ Сталина несколько задержался, — вспоминала М.И. Ульянова, — потом решили (должно быть, врачи с Н.К.) не передавать его В.И., так как ему стало хуже, и так В.И. и не узнал его ответа, в котором Сталин извинялся” (Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 199).

Мария Ильинична указывает, что Крупская, услышав о письме Ленина Сталину 5 марта от стенографистки М.А. Володичевой, просила ее не посылать письмо адресату, но оно — правда, с некоторым промедлением — все же было передано Сталину. Получив его 7 марта, Сталин тут же написал ответ. То, что Ленин так и не был ознакомлен с этим текстом, лежит всецело на совести Крупской и ее советчиков (Ред.).

СТРОГО СЕКРЕТНО.

Членам Пол. Бюро

В субботу, 17/III т. Ульянова (Н.К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном “просьбу Вл. Ильича Сталину” о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мною Н.К. говорила, между прочим, что “Вл. Ильич переживает неимоверные страдания”, что “дальше жить так немыслимо”, и упорно настаивала “не отказывать Ильичу в его просьбе”. Ввиду особой настойчивости Н.К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В.И. дважды вызывал к себе Н.К. во время беседы со мной из своего кабинета, где мы вели беседу, и с волнением требовал “согласия Сталина”, ввиду чего мы вынуждены были оба раза прервать беседу), я не счел возможным ответить отказом, заявив: “прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование”. В. Ильич действительно успокоился.

Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она не была гуманна и необходима, о чем и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК.

И. Сталин

По факсимиле. Волкогонов Д. Ленин. Кн. II. Между с. 384 и 385.

Записка выполнена на официальном бланке секретаря Центрального Комитета РКП(б) И.В. Сталина и датирована 21 марта 1923 года. В верхней части листа имеются подписи читавших ее Г. Зиновьева, В. Молотова, Н. Бухарина, Л. Каменева, Л. Троцкого, М. Томского. Последний счел необходимым высказать свое мнение: “Читал. Полагаю, что “нерешительность” Ст. — правильно. Следовало бы в строгом составе чл. Пол. Бюро обменяться мнениями. Без секретарей (технич.)”.

Документ ценен тем, что он рассеивает мглу вокруг истории с мнимым отравлением Ленина Сталиным. Эта история всякий раз подается с нелегкой руки Троцкого и всегда в его ключе. В своем знаменитом письме редактору “Лайфа” “Сверх-Борджиа в Кремле” от 13 октября 1939 года Троцкий, освещая сюжет, не счел нужным даже упомянуть о записке Сталина и его отказе выполнить просьбу больного (См.: Осмыслить культ Сталина. М., 1989. С. 641–642). Троцкий, видимо, “забыл” о своей подписи на записке Сталина, все время делая демагогический жим на то, что “Ленин видел в Сталине единственного человека, способного выполнить трагическую просьбу или непосредственно заинтересованного в ее исполнении” (Там же. С. 642). К сожалению, Троцкий туманно объясняет мотивы своего собственного отсутствия в момент кончины Ленина в Москве. Зная все о состоянии Ленина от их общего лечащего врача Ф. Гетье, он 18 января 1924 года — за три дня до рокового исхода — принял решение уехать лечить некую инфекцию в Сухуми. Зачем ему понадобилось это странное “алиби”, до сих пор остается тайной (См.: Muller A. Die Sonne die nicht aufging. Schuld und Schicksal Leo Trotzkis. Stuttgart, 1959. S. 271 u.a.).

Согласно Мюллеру, Гетье дважды посетил Троцкого в последние сутки накануне его отбытия из Москвы. Содержание их бесед с глазу на глаз, естественно, неизвестно. А вот другая, откровенно антисталинская версия Ф. Волкова. “Орудием для приведения в жизнь своих преступных замыслов, — утверждает он, — Сталин и Ягода (они ли? — Ред.) избрали одного из лечащих врачей В.И. Ленина Федора Александровича Гетье — в то время занимавшего пост главного врача Боткинской больницы. Гетье был личным врачом семьи В.И. Ленина (и Троцкого. — Ред.), и Владимир Ильич вполне доверял ему. Но так или иначе Ф.А. Гетье оказался орудием этого злодеяния” (Волков Ф. Взлет и падение Сталина. М., 1992. С. 66). Возможно, Ф. Волков и не ошибается, называя Гетье, но он вряд ли точен, говоря обо всем остальном.

Непонятно, почему Троцкий попутно “забыл” Крупскую. Именно она, очевидно, больше всех знавшая о мучениях Ленина, упорно добивалась выполнения “гуманной миссии”, которую не взял на себя Сталин. Не наше дело сейчас судить этих людей, бившихся в тисках межличностных и социальных противоречий, но правду о них писать мы обязаны.

Не соответствует действительности заявление В. Куманева и И. Куликовой о том, что “фактически Сталин соглашался на соучастие в самоубийстве Ленина” (Куманев В., Куликова И. Противостояние: Крупская — Сталин. М., 1994. С. 55). Оно, как видим, опровергается запиской Сталина в Политбюро от 21 марта 1923 года. Авторы далее упоминают этот документ, но не цитируют его (См.: Там же. С. 55–56) скорее всего потому, что он не согласуется с их предвзятой точкой зрения. Кстати, записка опровергает и утверждение В. Куманева и И. Куликовой как о “факте” о том, что “после встречи в декабре 1922 г. Сталин ни разу у Ленина не был и не разговаривал с ним” (Там же. С. 56). В записке говорится о беседе с больным (вероятно, при посредничестве Крупской) 17 марта 1923 года, что свидетельствует как о примирении Ленина со Сталиным (хотя тот и не получил письма последнего), так и о несколько произвольном обращении авторов с понятием “факт” (Ред.).

1. Нет сомнения, что ключ к России — в Москве.

Централизация современного государства вообще и большевистского в частности такова, что владеющий нервно— императивным центром — владеет всем организмом. Это верно и для других стран, с большею самодеятельностью населения; это верно особенно для Росой и, с ее пассивным, разбросанным населением. Поэтому периферическая позиция будет всегда или рваться к центру или распадаться. Посему точка для приложения силы — в Москве (отчасти лишь в Петербурге).

2. Всякая революция есть попытка большой массы прорваться к своекорыстно-захватывающей самодеятельности. Поэтому революция кончается тогда, когда масса находится в безвольной прострации: тогда она не может больше хотеть и (что еще важнее) не хочет больше пытаться хотеть. Отсюда жажда успокоиться в чужой воле, испытывая ее, как свою собственную мудрость и свое спасение. Революция кончена тогда, когда масса сумрачно молчит и покаянно ждет. Тогда начинаются внедиффенцирование инстинкта национального самосохранения и глухие, смутные поиски персональной воли спасителя.

3. Чем больше эта спасающая воля говорит на богопротивном языке революции (хотя бы делая в действительности обратное); чем меньше она пугает отплясавшую стихию, чем больше она кажется сама скомпрометированною в общем и совместном революционном блуде — тем легче ей и тем раньше может она стянуть к себе силы революционной болезни и незаметно ввалит их в процесс оздоровления. Такая фигура может попытаться вынырнуть из революции, поставив ее силу к своим услугам и не напрягая ее против себя.

На этом покоятся, конечно, расчеты Брусилова, Зайончковского, Слащева, Тухачевского, может быть, Троцкого (вряд ли полковника Каменева и Буденного).