Максимов вспомнил вчерашний разговор с Валей, поднялся, выбросил руки, потянулся, но обычного ощущения утренней бодрости не было.

Он оделся, собрал посуду и понес ее на кухню, где возле двух шипевших друг на друга примусов хлопотала Мария Федоровна, жена Тимошина.

Скрыв за громогласным приветствием некоторое смущение, Максимов открыл кран и поставил посуду под струю. Брызги полетели во все стороны.

Мария Федоровна легонько оттолкнула его от крана:

– Пусти уж, судомойка!

Он прислонился к окну, наблюдая за быстрыми движениями ее полных белых рук. Густые черные волосы, блестящие, гладко зачесанные, большим тугим узлом опускались на затылок. Она была в том среднем возрасте, когда полнота придает фигуре стройную пышность, а морщинки вокруг глаз, черных и живых, кажутся образованными задорной и лукавой усмешкой, не сходящей с миловидного и все еще привлекательного лица.

– И откуда столько посуды? За год, что ли, насбирал? Скажи, когда на свадьбе гулять будем?

– Как с Прокофием разведешься – тут же.

– Упустишь девку!

– Другую найдем.

– Такую не скоро сыщешь.

Она обернулась, с любопытством посмотрела на него:

– Был разговор?

– Не было.

– А что было?

– Ничего.

Она рассердилась:

– Смеешься надо мной?

– Она и разговора никакого не хочет, – сказал Максимов. – В университет метит, до шоферов ли здесь?

Мария Федоровна покачала головой:

– Нет, Валя девушка простая.

Они помолчали, потом Максимов спросил:

– Хозяин спит?

– На работе.

– Он же в ночь работал?

– Вот так и работаем, день и ночь, изобретаем.

– За Прокофия не беспокойся, он свое возьмет, будьте уверены! – успокоил ее Максимов.

Она вздохнула:

– Так-то так… Здоровьем только плох, да и ребята от рук отбились: отца никогда дома нет.

Пришел на обеденный перерыв Тимошин.

Вымыв руки в тазу с горячей водой, он мыл теперь под краном лицо, перешучиваясь со стоявшим у окна Максимовым:

– Всю ночь гуляли, до утра?

– Довольно языком болтать! – вмешалась Мария Федоровна. – Кушать садитесь.

– Успеем. – Тимошин передал жене полотенце и, задрав голову, застегивал ворот гимнастерки. – Так, значит, до утра?

– Вот заладил! – Мария Федоровна загрохотала табуретками. – Кушать садись, Петр.

Максимов отказался:

– Нет, спасибо.

– Спасибо потом скажешь. – Тимошин потянул его за рукав. – Садись!

– Своя картошка, – хвасталась Мария Федоровна, – на всю зиму хватило. И огурчики свои, такие сейчас на базаре рубль штука.

– Так уж рубль? – поддразнил ее Тимошин.

– Сходи да приценись, узнаешь тогда: выгодно свой огород иметь? Прошлый год восемь мешков картошки собрали, огурцов кадку засолили, капуста своя, помидоры только-только кончились.

– Заводи, Петро, огород, – сказал Тимошин, – забот мало, доходу много.

– Это тебе мало! – вскинулась Мария Федоровна. – Поверь, Петя, ни разу на огороде не был, ни разу! Все я с ребятами. Ничего по хозяйству не хочет делать.

– А дрова забыла?

– Разве что…

– К такой закусочке только сто грамм, – сказал Максимов.

Мария Федоровна вздохнула:

– Кусаются нынче сто грамм.

– Скоро с Прокофьевой премии выпьем.

– Дай бог! – снова вздохнула Мария Федоровна и принялась разливать чай.

Тимошин заговорил о том, что Москва разрешила строить мастерские. Дальше никак нельзя без мастерских. А их нужно за один сезон отгрохать.

Но Максимов почти не слушал его. Мастерские, выполнение плана… Наслушался за пятнадцать лет. Сегодня одно, завтра другое. Построят мастерские – еще что-нибудь придумают: дырок много, успевай заплаты ставить. А ему жизнь пора устраивать, надо к спокойному берегу прибиваться. Другой такой девушки, как Валя, не найдешь. И человек порядочный, и на людях не стыдно показаться. А что она мечется из стороны в сторону, так ничего: обзаведется семьей – некогда будет метаться. Упустил он вчера случай, надо было впрямую говорить. Да вот застопорило что-то. Ладно, сегодня он не отступит.

Когда Максимов пришел на работу, диспетчер сказал, что его вызывает директор.

– Зайду, давай путевку.

– Не разрешено выписывать.

Ругаясь, Максимов пошел в контору. Порядочки! Сейчас вернется с линии сменщик, а у директора проканителишься, не успеешь машину принять.

– Хозяин здесь? – спросил он у девушки-счетовода.

– Да, просил вас подождать.

Он присел на подоконник. Зачем вызывают? Наверно, опять предложат перейти в дежурные механики. Нет уж, пусть других поищут!

В конторе заканчивался рабочий день.

За самым большим столом сидел главный бухгалтер. Его замкнутый вид как бы говорил: «И не просите, денег нет». Счетовод, девушка в футбольной майке и тапочках на босу ногу, низко опустив голову и касаясь волосами деревянного ящика с картотекой, записывала цифры, которые диктовал ей кассир; их столы разделял маленький несгораемый ящик, прикрепленный к полу.

Чертежница уже убрала все со своего столика и, глядя в маленькое зеркальце, подмазывала губы. Экономист Попов сосредоточенно крутил ручку арифмометра. Снабженец Смолкин беседовал с каким-то посетителем, покрывая своим раскатистым смехом все голоса в конторе. Только у него был новенький, добротный, на лакированных тумбочках стол с хорошим чернильным прибором, увесистым пресс-папье, бумагами под стеклом и длинным желтым алфавитом для адресов и телефонов. Тут же висела на стене единственная во всей конторе табличка: «Нач. снабжения Смолкин Б. С.». Передняя часть комнаты была отгорожена барьером, там размещалась диспетчерская с развешанными на стенах графиками и расписаниями.

В конторе привыкли к шуму и тесноте. Люди работали, не обращая внимания на треск арифмометра, телефонные разговоры, поминутное хлопанье двери, на шутки девушек-кондукторов и громкие препирательства грузчиков и шоферов.

От нечего делать Максимов рассматривал висевший на стене график выполнения плана.

Среди автобусов его машина на третьем месте. По грузовым впереди опять Демин. Сто тысяч километров без ремонта отъездил. Передовик, мать честная!

Из кабинета вышел механик Потапов.

Максимов ткнул окурок в пепельницу и открыл дверь:

– Разрешите?

Поляков, стоявший у окна, повернулся и коротко ответил:

– Заходите.

Официальность этого ответа, без обычного «Петр Андреевич» или «товарищ Максимов», насторожила Максимова.

– Почему вы не промыли машину? – спросил Поляков.

Максимов сделал удивленное лицо.

– Это когда же я ее не промыл?

– Сегодня ночью.

Максимов покачал головой:

– Неужели не промыл?.. Вот штука-то! – Он улыбнулся широкой подкупающей улыбкой. – Моя вина, Михаил Григорьевич! Не пойму, как получилось. Приехал поздно, запарился.

– Нет, вы рано приехали.

Максимов развел руками:

– Черт его знает, Михаил Григорьевич! Позабыл, наверно.

– Нет, не забыли. Вы доложили механику, что промыли машину.

Откуда Поляков узнал, что машина не промыта? Не может быть, чтоб сменщик доложил.

Как бы отвечая на его вопрос, Поляков сказал:

– Смазку произвели только утром. Машина опоздала с выходом на сорок минут.

Вот в чем дело! Он забыл, что этой ночью по графику должна быть смазка. Понятно! Смазчик ткнулся к машине, увидел, что не промыта, и отложил смазку до прихода сменщика. Тот погнал машину на мойку, вот она и опоздала. О каждом опоздании докладывают директору. Паршиво получилось. Торопился Валю проводить.

– Это уже третий случай, – сказал Поляков.

Максимов попытался оправдаться: смазку он хотел сделать сам, сегодня ночью, вот вернется с линии.

Поляков перебил его:

– Машина моется немедленно по возвращении с рейса. Вы это знаете?

– Как не знать! Не первый день на машине. Да вот так получилось. Виноват, значит.