Жендо прыгнул в повозку, приготовленную для невесты, погнал лошадей и через четверть часа был уже во Владимирове. В селе гулял престольный праздник. Пока Жендо искал дом попа, прошло еще четверть часа, а когда он его нашел, ему сказали, что батюшка уехал в соседнее село на похороны и вернется лишь во второй половине дня. Жендо растерялся. Решил было ехать в то село и подхватить попа прямо с кладбища, но когда представил себе, как ждут его на свадьбе, не понимая, что с ним случилось, стегнул лошадей и помчался обратно. Посаженые Стоян Кралев и его жена ждали его перед домом.

— Кум, мы уж заждались, что там с попом?

— Порази его господь, — сказал Жендо, соскакивая с повозки. — В поясницу, вишь, вступило, шевельнуться не может. Я во Владимирово сгонял, отца Танаса позвать, так он на похоронах, чтоб его самого черти похоронили! Когда не надо, их пруд пруди, а тут хоть бы одну камилавку увидеть.

Стоян Кралев бестактно рассмеялся.

— Что ж, сыграем свадьбу по-советски.

— Как это по-советски?

— Да так, без попа. В Советской России гражданские браки приняты, без попа.

— Вы, коммунисты, можете венчаться без попа, а мы не можем! — огрызнулся Жендо, но, сообразив, что перед ним посаженый отец, кисло улыбнулся. — Тебе легко, кум, шутки шутить, а у меня голова кругом идет.

— Ну раз нет попа, отложим свадьбу.

— Ни за что! Уводом возьму, но до Нового года ждать не стану, два раза выкладываться не желаю.

Жендо отвел лошадей под навес, а Стоян Кралев принялся расхаживать взад и вперед по двору. Он считал венчание, да и все народные обычаи буржуазным предрассудком и ничуть не сочувствовал Жендо. И посаженым он не хотел быть, но не смог переспорить жену. Она устроила ему дома скандал и заявила, что не станет срамиться перед всем селом и пойдет в посаженые без него. Их семья с давних пор была связана отношениями кумовства с семьей Жендо, они чуть ли не сроднились, и нарушить эти почти родственные связи было бы кровной обидой. После долгих препирательств Стоян Кралев согласился быть посаженым отцом, но с условием, что компромисса со своими убеждениями он не допустит и потому в церковь не войдет. Скажет, будто у него почечные колики приключились, и только вечером приличия ради появится на свадьбе. Жена его решила позвать своего брата, чтоб он заменил Стояна в церкви, но предупредить его заранее о почечных коликах не посмела и все время пребывала в страхе, как бы брат не отправился на престольный праздник во Владимирово или куда-нибудь еще. Когда они узнали, что венчать некому, оба перевели дух — можно было возвращаться домой. Но Стоян Кралев вдруг резко повернулся и позвал Жендо.

— Кум, поди-ка сюда! Я кое-что придумал.

Жендо оставил лошадей и подошел к нему.

— Вижу я, кум, что у тебя на этой свадьбе свет клином сошелся, вот и подумал: а что, если Иван Шибилев попа заменит?

— Ну знаешь, кум! — вспыхнул Жендо. — Извини, но ты, по-моему, надо мной измываешься! Говори да не заговаривайся!

Стоян Кралев по-свойски положил ему руку на плечо и зашептал:

— Я тебе, кум, серьезно говорю. Не кипятись, а лучше послушай. Отчего Ивана Шибилева мастаком прозвали? Оттого что он на все руки мастер. К тому ж он певчий, с попами дружбу водит, а церковные правила лучше иного попа знает. Наденет епитрахиль, споет два слова, и всех делов. Скажем, что ты ездил за попом во Владимирово, не застал и тогда поехал в Могиларово, оттуда и привез. Могиларово далеко, наши ни бороды ихнего батюшки не видели, ни голоса не слышали. Да и народу сегодня в селе мало, все на престольном празднике. В церкви хорошо если человек десять наберется, да и кто там будет, одна старушня.

Жендо видел, что его кум не относится к делу серьезно, потому что он коммунист и не признает старинных обычаев; у него чесался язык сказать ему, что коммунисты — народ легкоумный, как он говорил ему уже не раз, но сейчас деваться было некуда, и он терпеливо выслушал его совет. А когда выслушал, ему тоже стало казаться, что Иван Шибилев, хитрый и ушлый мужик, и в самом деле может наскоро провернуть венчанье вместо попа.

— А свидетельство кто подпишет? Если отец Энчо не захочет подписывать, считай, что венчанья и не было.

— Подпишет, куда ему деваться, — сказал Стоян Кралев и взялся за поясницу. — Ох, что-то почки прихватило, похоже, я тоже слягу, как отец Энчо. Каждый год об эту пору прихватывает. Поп-то, может, целый год с постели не встанет, кто ж тогда венчать будет? Он должен себе заместителя найти.

— Так-то оно так, но Иван Шибилев может и не согласиться. А согласится, так ему тоже доверия нет. Выкинет какую-нибудь штуку…

— Ивана Шибилева и попа водой не разольешь. Что один скажет, то другой сделает. А начнет языком болтать, ему же на орехи и достанется.

Жендо снял кепку и поскреб затылок. От волос его подымался пар.

— Уж и не знаю что делать. Куда ни кинь, все клин.

Он пошел к саду, а Стоян Кралев присел на колоду. Не успел он докурить цигарку, как со стороны сада появился заложник с петухом в руках, разукрашенный, как павлин, искусственными цветами и всякими побрякушками. Он уже вошел в свою новую роль. Остановившись перед Стояном Кралевым, перекрестил его и сказал смиренно:

— Благослови тебя господь, чадо!

— Ну?

— По божьей воле все свершится. Через час жду вас в церкви.

Как перед всякой новой выходкой, Иван Шибилев страшно воодушевился, сбегал домой, посадил петуха под перевернутую кадку, взял что было нужно и поспешил к батюшке.

Я зашел в дом Радки как раз когда приехал жених. Семья Жендо жила через три дома, но Койчо, жених, решил везти невесту в повозке. Лошади с заплетенными хвостами были украшены синими бляхами, а Койчо, хотя день был теплый, красовался в черном тулупе и мерлушковой шапке. Рядом с ним мостился шафер с красным флагом, вместо Стояна Кралева возле посаженой сидел ее брат. Вообще жених соблюдал все обычаи и прибыл так торжественно, словно ехал за невестой за девять сел, да к тому же в зимнюю стужу. Радку вывели на крыльцо, чтоб ее увидел народ. Как и предполагал Стоян Кралев, на свадьбу остались лишь пожилые соседи, а вся молодежь подалась на престольный праздник во Владимирово. Подружки Радки припевали, а она плакала, и было видно, как она вся трясется под фатой и еле сдерживается, чтобы не зарыдать в голос. Ее мать, тетка Груда, сухощавая, с крупным приплюснутым носом, всегда влажным, точно слизняк, металась из одной комнаты в другую и, казалось, могла вот-вот наступить на подол своего платья и плюхнуться носом вниз. Плач невесты тоже входил в сценарий свадьбы. Та девушка, которая не плачет при расставании с родителями, — не испытывает к ним дочерней привязанности и, значит, не может считаться хорошей и признательной дочерью. Старухи соседки восхищались Радкой.

— Молодец девка, до чего душевно плачет!

Койчо сошел с повозки в сопровождении своей свиты — шафер, посаженый отец, посаженая мать, — а тетка Груда и Троцкий вышли их встречать. Троцкий появился на люди в полной форме, но без оружия, как солдат-отпускник, и протянул зятю руку для поцелуя. Как стало ясно позже, он принимал в это время дорогого гостя, угощая и развлекая его в одной из комнат. Гостем этим был бывший фельдфебель Чаков, о котором пойдет речь в дальнейшем.

Койчо стал рядом со своей будущей супругой, не удостоив се даже взгляда, будто к дереву подошел, нахохлился в своем тулупе и застыл. Любопытные старухи так и вились возле него, пытались с ним заговорить, но он изредка бросал на них свирепые взгляды и молчал, как немой. Подружки Радки завели «Прощается девушка с матерью», взвыла и волынка, а Радка зашлась плачем. Старухи, переглядываясь, зашушукались. В свое время и они, как положено, плакали перед венцом, но теперь сочли, что Радка слишком усердствует и тем самым обижает будущего мужа.

— Будет, голубка, по отцу, по матери поплакала, и хватит!

— Гляди, вся фата в соплях!

— Не на плаху идешь, под венец!

Но чем настойчивее старухи советовали ей замолчать, тем больше Радка себя жалела и тем неудержимее становились ее рыдания. Похоже было, что у нее началась истерика, с которой она не могла совладать. Я почувствовал спазм в горле и подошел к ней, чтобы отдать мой свадебный подарок. В каждые каникулы я привозил ей какую-нибудь безделицу — колечко, бусы или пеструю косынку. Мы были ровесниками и до четвертого класса вместе ходили в школу. В первом классе она просидела два года, в третьем два и в четвертом — два, затратив таким образом на свое образование обязательные семь лет. Летом наши семьи работали в поле вместе, и мы с Радкой обычно оказывались рядышком. Она без устали расспрашивала меня о городе, где ни разу не была, о том, как я там живу, какие у меня знакомые, а больше всего ее интересовали городские барышни. Как всякая деревенская девушка, она испытывала врожденный антагонизм к горожанкам и была уверена, что жизнь городской барышни — райское блаженство, что никто из них не работает, боясь испачкать свои белые ручки, и что они знай только гуляют по улице с кавалерами. Как я ни пытался рассеять ее представление о жизни в городе, она никак не могла поверить, что и там люди трудятся, что большинство из них беднее, чем она, и работают, можно сказать, ради куска хлеба. «Ты так говоришь, оттого что сам горожанином заделался, — возражала она. — Вот выучишься и привезешь барышню, набеленную да нарумяненную, будет пестрым зонтиком от солнца заслоняться». И, представляя себе, вероятно, как эта горожанка неумело жнет или рыхлит кукурузу, не выпуская зонтика из рук, Радка выпрямлялась на полосе и закатывалась простодушным смехом.