Я тупо уставилась на него. Моя первая оплошность. Мысли лихорадочно вертелись у меня в голове.

— Вы имеете в виду мужскую запонку? Ну конечно! Я думала об этом, но инстинктивно чувствовала, что женский браслет подходит лучше.

Актер покачал головой:

— Никогда так не делайте, Пейшнс. Это рискованно. Строго следуйте логическим возможностям… Итак, мы достигли пункта, позволяющего утверждать, что виновный либо мужчина, либо женщина. — Он улыбнулся. — Возможно, это всего лишь случай недопонимания. Поуп говорил, что любой диссонанс — не до конца понятая гармония. Кто знает? Но продолжайте, Пейшнс, вы меня заинтриговали.

— Кто бы ни использовал этот нож и нанес две царапины — мужчина или женщина, — ясно одно: убийца нанес удар сенатору Фосетту левой рукой.

— Откуда вы это знаете?

— Благодаря элементарной логике. Ножевая рана была на правом запястье сенатора, а царапина от запонки четырьмя дюймами выше на той же руке — то есть левее ножевой раны. Если бы убийца держал нож в правой руке, царапина от запонки находилась бы правее ножевого пореза, что может показать простой тест. Иными словами, нож в правой руке означал бы царапину от запонки справа, а нож в левой — слева. Так как царапина находилась слева от пореза ножом, я пришла к выводу, что убийца нанес удар левой рукой — если только он не стоял на голове, что было бы нелепо.

— Вы должны гордиться вашей дочерью, инспектор, — мягко произнес старый джентльмен и улыбнулся мне. — Просто невероятно, что женщина способна на столь безупречную логику. Вы сокровище, Пейшнс. Продолжайте.

— Пока что вы согласны со мной, мистер Лейн?

— Я падаю ниц перед несокрушимостью ваших выводов, — усмехнулся он. — Пока что они безукоризненны. Но будьте осторожны, дорогая моя. Вы не упомянули очень важный момент.

— Нет, — возразила я. — Просто я еще не дошла до него. При поступлении в тюрьму Алгонкин около двенадцати лет назад Аарон Доу был правшой — об этом факте наряду с другими упоминал начальник тюрьмы Магнус. Вы это имели в виду?

— Да. Любопытно, какой вывод вы сделаете.

— Вот какой. Через два года с Доу произошел несчастный случай, парализовавший правую руку. Поэтому он уже десять лет как левша.

Отец выпрямился.

— Это меня и беспокоит, мистер Лейн! — возбужденно сказал он.

— Думаю, я знаю причину, — отозвался старый джентльмен. — Продолжайте, Пейшнс.

— Мне все ясно, — заявила я. — Хотя я признаю, что подтвердить мое мнение могут только здравый смысл и наблюдательность. Правши и левши предпочитают действовать теми же ногами, что и руками.

— Говори по-американски, — буркнул отец. — Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, папа, что правша старается активнее действовать правой ногой, а левша — левой. Ведь я сама правша и, как правило, охотнее использую правую ногу, что подмечала и у других. Я права, мистер Лейн?

— Вряд ли я являюсь авторитетом в этой области, Пейшнс. Но думаю, медицинское сообщество вас бы поддержало. Что дальше?

— Мое следующее предположение состоит в том, что если правша лишается возможности действовать правой рукой и вынужден учиться орудовать левой, как Аарон Доу в течение десяти лет, то у него и левая нога активизируется, несмотря на то что правая не повреждена. Вот в чем сомневается отец. Но это выглядит логичным, не так ли?

Лейн нахмурился:

— Боюсь, Пейшнс, логика не всегда приложима к физиологическим фактам.

У меня упало сердце — если этот пункт будет опровергнут, вся моя теория рухнет.

— Но…

Я снова преисполнилась надежды.

— В вашей истории фигурирует другой факт, который чрезвычайно показателен. А именно — что Аарон Доу одновременно с параличом правой руки лишился правого глаза.

— Ну и что это меняет? — озадаченно спросил отец.

— Очень многое, инспектор. Несколько лет назад я консультировался у специалиста по этому поводу. Помните дело Бринкера, в котором вопрос о левше и правше был так важен?

Отец кивнул.

— Так вот, специалист сказал мне, что привычка пользоваться правой или левой рукой объясняется окулярной теорией, согласно которой в детстве все движения зависят от зрения. Он добавил, что нервные импульсы, связанные со зрением, руками, ногами, речью, письмом, аккумулируются в одном и том же отделе мозга — я забыл точный термин. Зрение бинокулярно, но образы, видимые каждым глазом, достигают сознания по отдельности. Один из глаз действует как ружейный прицел, а правый это глаз или левый, определяет, правша или левша данный индивидуум. Если глаз-прицел лишается зрения, его функции передаются другому глазу.

— Я понимаю, куда вы клоните, — медленно произнесла я. — Согласно окулярной теории, правша «прицеливается» правым глазом, а если теряет его, прицельные качества переходят к левому, и это психологически действует таким образом, что человек становится левшой?

— Грубо говоря, да. Конечно, насколько я понимаю, тут участвуют и другие факторы. Но Доу последние десять лет был вынужден пользоваться исключительно левым глазом и левой рукой. В таком случае я уверен, что это вынудило его стать, так сказать, «левоногим».

— Выходит, я получила правильный ответ из неправильного факта… — сказала я. — Но если последние десять лет Аарон Доу был не только «леворуким», но и «левоногим», возникает весьма примечательное противоречие.

— Вы только что доказали, — подбодрил меня мистер Лейн, — что убийца пользовался левой рукой, но это вполне соответствует Доу. В чем же противоречие?

Я дрожащими пальцами зажгла сигарету.

— Рассмотрим это под другим углом. Помните, я упомянула, что в пепле камина остался отпечаток правой ноги? Благодаря другим фактам нам известно, что кто-то жег что-то в камине, а потом затоптал пламя, что и объясняет наличие отпечатка. Но ведь затаптывание — и я выдеру волосы у каждого, кто будет это отрицать! — действие чисто машинальное.

— В каком смысле?

— Если вы хотите на что-то наступить, то делаете это ногой, которую используете в большинстве случаев… О, я признаю, что иногда «правоногий» находится в такой позе, что ему удобнее наступить на что-либо левой ногой, но это не подходит к нашей ситуации. Я говорила, что мы обнаружили отпечаток левого ботинка на коврике перед камином. Это означает, что сжигающий что-то в очаге мог пользоваться любой ногой без всяких неудобств. В таком случае он, безусловно, затоптал бы пламя той ногой, которой привык действовать. Тем не менее какой ногой он это сделал? Правой! Значит, он «правоногий» и, следовательно, «праворукий»!

Отец пробормотал что-то неразборчивое.

— И к какому же противоречию это вас приводит? — со вздохом спросил старый джентльмен.

— Вот к какому. Тот, кто орудовал ножом, делал это левой рукой, а тот, кто затоптал огонь в камине, — правша. Иными словами, выглядит так, словно в этом участвовали двое: левша, совершивший убийство, и правша, который сжег лист бумаги и наступил на него.

— Ну и какое же здесь противоречие, дорогая моя? — мягко осведомился старый джентльмен. — Вы же сами сказали, что в этом участвовали двое.

Я уставилась на него:

— Вы действительно имеете это в виду?

— Что именно? — усмехнулся он.

— Вы, конечно, шутите! Тогда позвольте мне продолжать. Как отражается этот вывод на Аароне Доу? Ну, какой бы ни была его роль, он явно не был тем, кто сжег бумагу и затоптал ее, так как он сделал бы последнее левой ногой, а не правой. Когда же именно сожгли бумагу? Блокнот на столе был новым — не хватало только двух листов. Смертельные раны сенатора Фосетта забрызгали кровью стол, за которым он сидел, но прямоугольный чистый участок в правом углу книги для записей был оставлен краем блокнота, лежавшего сверху. При этом верхний лист блокнота был чистым — кровь на нем отсутствовала. Как это могло произойти? Если этот лист был верхним во время убийства сенатора, он, безусловно, покрылся бы кровью, так как книга под ним была окровавлена. Значит, этот чистый лист не был верхним, когда кровь хлынула из ран сенатора. Наверху находился другой лист, который испачкался кровью и который вырвали из блокнота.